Ладно, ладно. Мы все проходим через кризисы, а иначе, как мне кажется, способа повзрослеть не существует. Не могу сказать, сколько из моих знакомых утверждали, что в молодости пережили кризис среднего возраста. Но неизбежно наступает момент, когда юность подводит нас; университет подводит нас; папа с мамой подводят нас. Я лично больше не смогу найти убежище субботним утром в детской, где перегородки из стекловолокна вызывают нестерпимый зуд и где с экрана телевизора слышится голос Мела Бланка, непроизвольно вдыхать испарения ксенона от каминной окалины, лакомиться жевательными таблетками с витамином С и мучить кукол Барби своих сестер.

Но мой кризис был не просто крушением юности, а крушением класса, пола, будущего и не знаю чего еще. Мне стало казаться, что в этом мире граждане, глядя, скажем, на безрукую Венеру Милосскую, грезят о сексе с калекой или по-фарисейски прикрепляют фиговый лист к статуе Давида, предварительно отломив его член на сувенир. Все события стали знамениями. Я утратил способность воспринимать что-либо буквально.

Словом, суть всего этого была в том, что мне нужно было начать жизнь с чистого листа. Совершить нечто. Жизнь превратилась в ряд пугающих разрозненных эпизодов, из которых просто невозможно было сверстать интересную книгу, но, бог мой, стареешь так быстро! Время ускользало (и ускользает по-прежнему). Так что я рванул туда, где погода сухая и жаркая, а сигареты дешевые. То есть сделал то же, что ты и Клэр. И вот я здесь.

Теперь вы знаете о жизни Дега чуть больше (хотя ваши представления и несколько односторонни). А тем временем на нашем пикнике в пустыне в этот пульсирующий от жары день Клэр, покончив с цыпленком, протерла темные очки и водрузила их на переносицу с важностью, дающей понять, что она готова начать свое повествование.

Немного о самой Клэр: у нее коря вый, как у таксистов, почерк. Она умеет складывать японских бумажных журавликов, и ей в самом деле нравятся соевые гамбургеры. Она появилась в Палм-Спрингс в жаркий ветреный выходной, в День матери, который, если верить Нострадамусу, как его толкуют некоторые комментаторы, должен был стать концом света.

Тогда я обслуживал открытый бар в «Спа де Люксенбург», место несравненно более шикарное, чем «У Ларри»; заведение с девятью пузырящимися оздоровительными бассейнами и витыми ручками ножей и вилок «под серебро» для пользования за столиками на открытом воздухе. Весомые штуки, всегда производившие впечатление на гостей. Итак, помню, я наблюдал, как шумные, не поддающиеся счету родные, двоюродные, сводные братья и сестры Клэр без умолку трещат на солнышке возле бассейнов, словно попугаи в вольере, когда вдоль клетки крадется мрачный голодный кот. На ланч они ели одну рыбу, и только мелкую. Как выразился один из них: «Крупная рыба пробыла в воде чересчур долго, и одному богу известно, чем ей выпало питаться». А уж форсу! Три дня подряд на их столе лежал один и тот же нечитаный номер «Франкфуртер альгемайне цайтунг». Ей-богу.

За соседним столиком, не обращая внимания на потомство, вместе с лоснящимися, увешанными драгоценностями друзьями-компаньонами сидел отец Клэр – мистер Бакстер, тогда как миссис Скотт-Бакстер, его четвертая жена, скучающая молодая блондинка, зыркала на выводок Бакстеров, будто самка-норка на норковой ферме, только и поджидающая, когда самолет на бреющем полете посеет панику, дав ей предлог пожрать молодняк.

Чтобы избежать неминуемого страшного суда в городе, крайне суеверный мистер Бакстер, обращенный в приверженца идеи Новой эры женой номер три, вывез весь клан на уик-энд из Лос-Анджелеса. Напуганные лос-анджеловцы жили в мрачном ожидании того, как земля безжалостно, с гортанным чавканьем начнет поглощать нелепо гигантские дома, а с небес посыплется град жаб. Но, истинный калифорниец, он шутил: «Их-то, по крайней мере, легко себе представить».

Однако Клэр, казалось, совсем не развлекал сумбурный разговор ее родных. Она вяло придерживала бумажную тарелку, наполненную низкокалорийной едой с высоким содержанием клетчатки – ананас, проросшие бобы и цыпленок без кожи, в то время как сильный, не по сезону свирепый ветер скатывался с горы Сан-Джасинто. Я помню отвратительные обрывки фраз, которыми обменивались эти гладкие, лощеные Бакстеры.

– То был Гислер, а не Гитлер. Так предсказал Нострадамус, – орал через стол один из братьев, Аллан, типичный ученик частной закрытой школы, – а еще он предсказал убийство Джона Кеннеди.

– Об убийстве Джона Кеннеди не помню.

– На сегодняшнее сборище «У Золя», посвященное концу света, я надену такую шляпку пирожком. Как у Джекки. Будет очень исторично.

– Та шляпка, знаешь ли, была от «Холстон».

– Ну и пусть!

– Покойные знаменитости де-факто забавляют.

– А помните тот День всех святых пару лет назад, когда началась паника из-за поддельного тайленола, когда все пришли на вечер, одетые баночками с этими таблетками…

– …а потом все скукожились, когда поняли, что эта гениальная мысль пришла не только в их головы.

– Это же идиотизм – оставаться здесь; город уже трижды трясло. С тем же успехом мы могли бы нарисовать на себе мишени.

– А что, у Нострадамуса есть и снайперы?

– Слушайте, а лошадей можно доить?

– А это-то тут при чем?

Беседа была нескончаемой, вымученной, претенциозной, временами она казалась шелухой от английского языка, который дотирали уцелевшие в ядерной войне. Но слова здорово передавали дух времени и потому засели в моей голове.

– Я на стоянке встретил музыкального продюсера. Он с женушкой направлялся в Юту. Говорит: здесь – район бедствия, и только в Юте можно выжить. Они ехали в этаком клевом золотистом «корниче», багажник был под завязку забит ящиками с армейским пайком и бутылками воды из Альберты. Женушка жутко напугана.

– А кто-нибудь видел фунт пластикового жира, выставленный в окне хирургического кабинета? Точь-в-точь блюда-муляжи в витринах японских ресторанов. Похоже на тарелку пюре из киви с клубникой.

– Господи, кто-нибудь выключит этот вентилятор? У нас что, съемки для рекламных роликов?

– Хватит выпендриваться.

– Щас спою какое-нибудь евродиско.

(В этот момент бумажные тарелки с говяжьими котлетами, приправой и крохотными свеженькими овощами соскользнули с ослепительно белого стола в бассейн.)

– Не обращай внимания на ветер, Дэви. Не потакай капризам природы. Он сам угомонится.

– Э-э… а можно испортить Солнце? Мы способны расфигачить на Земле что угодно. Можем мы, если захотим, уничтожить Солнце? Я, например, не знаю. Можем?

– Меня больше беспокоят компьютерные вирусы.

Клэр поднялась и подошла к бару, где я трудился, – забрать поднос с коктейлями «Кейп Код» (побольше Кейпа и поменьше Кода, пожалуйста) и пожала плечами – «да, дал же мне бог такую семейку!» Затем направилась обратно к столу, показав мне спину в вырезе черного купального костюма – белую бледную спину с лесенкой шрамов цвета воска. Как я узнал позже, это были следы заболевания в детстве, приковавшего ее на годы к больничной койке в клиниках от Бретвуда до Луизианы. Там врачи шприцами выкачивали из ее позвоночника гадкий вирус, и там же она провела годы «становления личности» в беседах с искалеченными душами – клинические пограничные случаи, маргиналы, с теми, у кого крыша съехала. («До сих пор я предпочитаю общаться с людьми травмированными – они более цельные».)