– Подайте милостыню, господин, подайте, во имя света! Подайте, и вам улыбнется Митра!..

– Постойте, господин! Бородой моего отца клянусь, из рук мастеров никогда не выходило более прекрасного творения, чем эта уздечка! Вам, счастливейшему из смертных, я предлагаю ее за смехотворную сумму…

– Сюда, мой господин, сюда! Всего через четыре дома отсюда находится лучший караван-сарай во всей Персии – нет, в целом мире! Наши тюфяки набиты лебединым пухом, вино моего отца достойно Деви, плов моей матери славится во всех краях земли, а мои сестры – это три луны, которыми можно насладиться всего за…

Эверард игнорировал призывы бегущих за ним юных зазывал. Один схватил его за лодыжку, и он, выругавшись, пнул мальчишку, но тот только бесстыдно ухмыльнулся. Эверард надеялся, что ему не придется останавливаться на постоялом дворе: хотя персы и были гораздо чистоплотнее большинства народов этой эпохи, насекомых хватало и здесь.

Не давало покоя ощущение беззащитности. Патрульные всегда старались припасти туза в рукаве: парализующий ультразвуковой пистолет тридцатого века и миниатюрную рацию, чтобы вызывать пространственно-временной антигравитационный темпороллер. Но все это не годилось, потому что тебя могли обыскать. Эверард был одет как грек: туника, сандалии, длинный шерстяной плащ. На поясе висел меч, за спиной – шлем со щитом, вот и все вооружение. Правда, оружие было из стали, в эти времена еще неизвестной. Здесь не было филиалов Патруля, куда он мог обратиться, если бы попал в беду, потому что эта относительно бедная и неспокойная переходная эпоха не привлекла внимания Межвременной торговли; ближайшая региональная штаб-квартира находилась в Персеполе, но и она отстояла от этого времени на поколение.

Чем дальше он продвигался, тем реже попадались базары, улицы становились шире, а дома – больше. Наконец он выбрался на площадь, с четырех сторон окруженную дворцами. Над ограждавшими их стенами виднелись верхушки ровно подстриженных деревьев. У стен сидели на корточках (стойку «смирно» еще не изобрели) легко вооруженные юноши – часовые. Когда Эверард приблизился, они поднялись, вскинув на всякий случай свои луки. Он мог бы просто пересечь площадь, но, вместо этого, повернул и окликнул парня, который был, по всей видимости, начальником караула.

– Приветствую тебя, господин, да прольется на тебя свет солнца. – Персидская речь, выученная под гипнозом всего за час, легко заструилась с его языка. – Я ищу гостеприимства какого-нибудь великого человека, который снизошел бы, чтобы выслушать мои безыскусные рассказы о путешествиях в чужие земли.

– Да умножатся твои дни, – ответил страж.

Эверард вспомнил, что предлагать персам бакшиш нельзя: соплеменники Кира были гордым и суровым народом охотников, пастухов и воинов. Их речь отличалась той исполненной достоинства вежливостью, которая была свойственна людям такого типа во все времена.

– Я служу Крезу Лидийскому, слуге великого царя. Он не откажет в пристанище…

– Меандру из Афин, – подсказал Эверард.

Вымышленное греческое происхождение должно было объяснить его крепкую фигуру, светлую кожу и коротко стриженные волосы. Однако для большей достоверности ему пришлось налепить на подбородок вандейковскую бородку. Греки путешествовали и до Геродота, поэтому афинянин в этом качестве не показался бы здесь эксцентричным чудаком. С другой стороны, до Марафонской битвы оставалось еще полвека и европейцы попадали сюда не настолько часто, чтобы не вызвать к себе интереса.

Появился раб, который отыскал дворецкого, который, в свою очередь, послал другого раба, и тот впустил чужеземца в ворота. Сад за стеной, зеленый и прохладный, оправдал надежды Эверарда: за сохранность багажа в этом доме опасаться нечего, еда и питье здесь должны быть хороши, а сам Крез обязательно захочет поподробнее расспросить гостя.

«Тебе везет, парень», – подбодрил себя Эверард, наслаждаясь горячей ванной, благовониями, свежей одеждой, принесенными в его просто обставленную комнату финиками и вином, мягким ложем и красивым видом из окна. Ему не хватало только сигары.

Только сигары – из достижимых вещей.

Конечно, если Кит мертв и это непоправимо…

– К чертям собачьим! – пробормотал Эверард. – Брось эти мысли, приятель!

После заката похолодало. Во дворце зажгли лампы (это был целый ритуал, потому что огонь считался священным) и раздули жаровни. Раб пал перед Эверардом ниц и сообщил, что обед подан. Эверард спустился за ним в длинный зал, украшенный яркими фресками, изображавшими Солнце и Быка Митры, прошел мимо двух копьеносцев и оказался в небольшой, ярко освещенной комнате, устланной коврами и благоухавшей ладаном. Два ложа были по эллинскому обычаю придвинуты к столу, уставленному совсем не эллинскими серебряными и золотыми блюдами; рабы-прислужники стояли наготове в глубине комнаты, а за дверями, ведущими во внутренние покои, слышалась музыка, похожая на китайскую.

Крез Лидийский милостиво кивнул ему. Когда-то он был статен и красив, но за несколько лет, что минули после потери его вошедших в поговорки богатства и могущества, сильно постарел. Длинноволосый и седобородый, он был одет в греческую хламиду, но, по персидскому обычаю, пользовался румянами.

– Радуйся, Меандр Афинский, – произнес он по-гречески и подставил Эверарду щеку для поцелуя.

Хотя от Креза и несло чесноком, патрульный, следуя указанию, коснулся щеки губами. Со стороны Креза это было очень любезно: таким образом он показал, что положение Меандра лишь слегка ниже его собственного.

– Радуйся, господин. Благодарю тебя за твою доброту.

– Эта уединенная трапеза не должна оскорбить тебя, – сказал бывший царь. – Я подумал… – он замялся, – я всегда считал, что состою в близком родстве с греками, и мы могли бы поговорить о серьезных вещах…

– Мой господин оказывает мне слишком большую честь.

После положенных церемоний они наконец приступили к еде. Эверард разразился заранее приготовленной байкой о своих путешествиях; время от времени Крез озадачивал его каким-нибудь неожиданным вопросом, но патрульный быстро научился избегать опасных тем.

– Воистину, времена меняются, и тебе посчастливилось прибыть сюда на заре новой эпохи, – сказал Крез. – Никогда еще мир не знал более славного царя, чем… – И так далее, и тому подобное. Все это явно предназначалось для ушей слуг, бывших одновременно царскими шпионами, хотя в данном случае Крез не грешил против истины.

– Сами боги удостоили нашего царя своим покровительством, – продолжал Крез. – Если бы я знал, как благоволят они к нему – я хочу сказать, знай я, что это правда, а не сказки, – никогда не посмел бы я встать у него на пути. Сомнений быть не может, он – избранник богов.

Эверард, демонстрируя свое греческое происхождение, разбавлял вино водой, сожалея, что не выбрал какой-нибудь другой, менее воздержанный народ.

– А что это за история, мой господин? – поинтересовался он. – Я знал только, что великий царь – сын Камбиза, который владел этой провинцией и был вассалом Астиага Мидийского. А что еще?

Крез наклонился вперед. Его глаза, в которых отражалось дрожащее пламя светильников, приобрели удивительное выражение, называвшееся когда-то дионисийским и давно позабытое ко временам Эверарда: в них читались ужас и восторг одновременно.

– Слушай и расскажи об этом своим соотечественникам, – начал он. – Астиаг выдал свою дочь Мандану за Камбиза, ибо он знал, что персам не по душе его тяжкое иго, и хотел связать их вождей со своим родом. Но Камбиз заболел и ослаб. Если бы он умер, а его маленький сын Кир занял престол в Аншане, то установилось бы опасное регентство персидской знати, не имевшей обязательств перед Астиагом. Вдобавок сны предвещали царю Мидии, что Кир погубит его империю. Поэтому Астиаг повелел царскому оку Аурвагошу, – (Крез, переделывавший все местные имена на греческий лад, назвал Аурвагоша Гарпагом), – который был его родичем, избавиться от царевича. Гарпаг, невзирая на протесты царицы Манданы, отнял у нее ребенка; Камбиз был слишком болен, чтобы помочь жене, да и в любом случае Персия не могла восстать без предварительной подготовки. Но Гарпаг не смог решиться на злое дело. Он подменил царевича мертворожденным сыном горца-пастуха, взяв с того клятву, что он будет молчать. Мертвый ребенок был завернут в пеленки царевича и оставлен на склоне холма; затем вызвали индийских придворных, которые засвидетельствовали исполнение приказа, после чего ребенка похоронили. Кир, наш правитель, воспитывался как пастух. Камбиз прожил еще двадцать лет: сыновей у него больше не было, не было и силы, чтобы отомстить за первенца. И когда он оказался при смерти, у него не было наследника, которому персы считали бы себя обязанными повиноваться. Астиаг снова забеспокоился. В этот момент и объявился Кир; его личность установили благодаря нескольким приметам. Астиаг, втайне жалея о содеянном, радушно принял его и подтвердил, что он – наследник Камбиза. На протяжении пяти лет Кир оставался вассалом, но выносить тиранию мидян с каждым годом становилось для него все труднее. Тем временем Гарпаг в Экбатанах хотел отомстить за ужасное злодеяние: в наказание за непослушание Астиаг заставил его убить и съесть собственного сына. Гарпаг и еще несколько знатных мидян организовали заговор. Они избрали своим вождем Кира, Персия восстала, и после трехлетней войны Кир стал правителем двух народов. С тех пор он, конечно, подчинил себе и много других народов. Разве боги когда-нибудь выражали свою волю яснее?