По приезде в Петербург Марина обнаружила, что ее комнаты находятся рядом с апартаментами супруга, но дверь меж ними была заперта на ключ. Она не стала ничего говорить на этот счет, но про себя этот факт отметила — ей по-прежнему не было места в его жизни. Они с Анатолем почти не оставались наедине: если они ужинали дома, то за столом собирались родные или гости (после праздника их количество и вовсе удвоилось), если же Марина узнавала, что вечером никого к ужину не звали, то это означало, что Анатоль остается на службе.

Грешно признаваться, но Марина даже иногда радовалась, что есть причина, по которой она может проводить целые дни в доме Морской, в кругу своей семьи, у постели умирающей. Ведь ей так было не по себе оставаться одной, лишь в окружении многочисленных слуг в этом большом доме. И хотя за окнами особняка вовсю бурлила столичная жизнь — сновали пешеходы, проезжали экипажи да сани, здесь, в доме Марина чувствовала себя, словно в склепе. Особенно вечерами, когда оставалась одна, в темноте и тишине дома, под зловещие завывания пурги за стеклом. Неудивительно, что она обрадовалась, когда наконец-то наступило Рождество, и светское общество словно проснулось от спячки.

Задумавшись, Марина не заметила, как экипаж подъехал к дому, который теперь она по праву замужества, могла назвать своим. Лакей распахнул дверцу и помог ей сойти по каретной лесенке. Теперь ей это было совсем нелегко делать без посторонней помощи: в меховых зимних одеждах, с тяжестью пусть небольшого, но живота.

Анатоль ждал ее в диванной. По его нахмуренному лицу она прочитала, что он недоволен ее опозданием, а ведь ей еще необходимо было время переменить платье и сменить прическу.

— Pardonnez mon retard, s'il vous plaît [208], — начала Марина после его холодного приветственного кивка, но он лишь отвернулся от нее к окну.

— Если вы забыли, существуют правила хорошего тона, по которому не должно заставлять ждать самого государя. Тем паче, вам, моей супруге. Сколько вам нужно времени?

— Час-полтора.., — начала Марина, чувствуя, как наворачиваются слезы от его отповеди.

— У вас полчаса, моя дорогая, — Анатоль взглянул на брегет и повторил. — Я жду вас здесь через полчаса.

Марина ничего не сказала в ответ, лишь присела в небольшом реверансе. У самой двери она помедлила, услышав тихие слова:

— Как здоровье Софьи Александровны? Y a-t-il de l'espoir? [209]

— Нет, — покачала головой Марина. — Доктор сказал, что завтра или на следующий день. Не позже.

Полчаса суматошных сборов и накручивания локонов, после — некоторое время висящего над Анатолем и Мариной облака молчания по пути в Зимний, и вот она целиком погружается в ослепительный водоворот праздничного вечера.

После церемонного приветствия императорской четы (Воронины все же опоздали, и государь с государыней уже спустились в залу да к тому же прошел полонез) Анатоль с Мариной разделились, как впрочем, делали это во все предыдущие вечера. Это происходило в соответствии с общепринятыми нормами поведения в свете, но шло вразрез с чувствами Марины. Она по обыкновению прогуливалась по зале, либо присаживалась в кресла. Ее сразу же окружали ее поклонники, которые приносили ей прохладительные, старались развлечь ее беседой или обсуждением последних новостей. Марина же обычно слушала их вполуха, она только наблюдала со своего места за танцующими парами, в числе которых нередко мелькал ее супруг.

Что терзало ее душу, когда она смотрела за ним в эти моменты? Что за чувство глодало ее нутро? Обида, что она не может принять участия в этом веселье из-за своего положения? Нелепое чувство собственничества? Ревность ли?

Ее доводило чуть ли не до слез, что он может по-прежнему быть таким галантным с другими дамами и никогда более с ней самой. Почему он не хочет даже выслушать ее? Дать ей шанс оправдаться? Дать им шанс наладить свои отношения, ведь теперь они связаны настолько крепко друг с другом, что никуда от этих уз не деться?

Хотя, Марина нахмурилась, Анатолю это прекрасно удавалось — он вел свой прежний образ жизни, словно она и не стала нынче ее частью. Верная себе Дуняша как-то оговорилась, прибирая Марину на ночь, что «барин наш опять полюбил теахтр, вернее, даже не теахтр, а…». Она осеклась, конечно, вспомнив, где находится и с кем ведет свои речи, но дело было сделано — Марина прекрасно поняла, что та имела в виду. Правда ли это или нет? Спросить подтверждения было у некого, да и побивалась она узнать правду.

Внезапно кружок Марины неожиданно умолк, заметив, что в их ряды незаметно влился еще один персонаж. Марина повернулась к подошедшему и узнала своего супруга, словно он резко материализовался из ее мыслей. Он поклонился окружающим Марину кавалерам, а потом склонился к Марине.

— Марина Александровна, ваша тетушка… Надобно ехать, — прошептал он ей в ухо, и она вздрогнула.

Они успели приехать к соборованию. При свете многочисленных свечей в руках присутствовавших на церемонии ее родителей и сестер, прислуги дома комната казалась Марине совсем зловещей. Длинные тени пришедших проститься с Софьей Александровной расползлись по стенам, создавая еще больше ощущение чего-то жуткого. Марина пригляделась и вдруг с удивлением обнаружила, что глаза тетушки открыты и неподвижно смотрят в потолок комнаты. Она выглядела неживой, на белоснежной постели, с горящей свечой меж пальцев правой руки.

Внезапно Марина почувствовала, как медленно подгибаются ее ноги, как монотонный голос духовного лица становится все тише. Она протянула руку куда-то в сторону без малейшей надежды опереться на что-либо, и тут же ее рука была прижата локтем стоявшего рядом Анатоля к его боку. При этом ее свеча дернулась, и капли воска попали на мундир ее супруга, испачкав его.

— Ой, я вас совсем забрызгала, — прошептала растерянно Марина.

— Вы можете стоять? — ответил он ей так же шепотом, не обращая внимания на ее слова. — Если вам дурно, то…

Она уже не слышала его слов. Ее глаза закрылись, и он еле успел подхватить ее, прежде чем она рухнула на пол комнаты.

Марина пришла в себя уже в своей (вернее, бывшей) спальне. Она повернула голову и увидела доктора, который, напряженно нахмурив лоб, отчитывал капли, медленно падающие в стакан. Далее у самого окна она заметила силуэт мужа, чернеющий на фоне предрассветной мглы.

— Что же вы, барыня, так неаккуратно? — доктор дал знак Дуняше, маячившей за ее спиной, и та хотела было приподнять Марину, чтобы та приняла лекарство, но Марина сделала упреждающий жест и сама села на постели. — Все по балам да по ужинам. В вашем-то положении. Repos, repos seul! [210]

Марина не слушала его более. Она перевела взгляд на Анатоля, который услышав, что она пришла в себя, повернулся от окна и теперь смотрел на нее.

— Tantine…? [211]— еле слышно прошептала она, и Анатоль покачал головой.

— Elle n'est plus. [212]

Марина закрыла лицо руками и горько заплакала при этих страшных словах, выплескивая из себя все ту горечь, то напряжение, что не оставляло ее здесь, в Петербурге. Анатоль сделал знак доктору и горничной, и те удалились прочь. Потом он подошел к Марине, присел рядом с ней на постель и неловко привлек ту в свои объятия, осознав, что та нуждается в его поддержке. Так и сидел с ней почти до самого утра, пока Марина не выплакала всю свою боль и не уснула у него на руках. Лишь тогда Анатоль бережно уложил ее на кровать, пригладил разметавшиеся волосы.

Она была так красива и так печальна даже в своем глубоком сне, что у него сжалось сердце. Он понимал, что Марина мучается нынче не только от очередной потери, что снова случилась в ее жизни. Понимал, что сложившиеся меж ними отношения причиняют боль не только ему, но и ей. Но…