Сергей чувствовал себя лишним здесь, в Киреевке. Нет, разумеется, и Павел, и его супруга были столь внимательны и предупредительны к нему, как, верно, ни к какому другому гостю. Но их взгляды, их жесты и особые, условные слова, понятные только им одним, заставили Загорского, как никогда почувствовать свое одиночество. Он невольно нарушил своим присутствием их маленький семейный мирок, и оттого ему было не по себе.
— О, нет-нет, — поспешил Загорский отказаться от бренди и сигары в кабинете Арсеньева после ужина. Он прекрасно понимал, что после недельной разлуки самым заветным желанием друга было сейчас уединиться в своей спальне с женой. — Я так устал сегодня, что единственное мое желание — это пойти к себе.
— Если ты так говоришь исключительно из вежливости.., — начал было Павел, но Сергей перебил его.
— Мой друг, ты прекрасно знаешь, что я мало спал прошлой ночью. Потому я ничуть не лукавлю, когда говорю, что даже превосходнейшему бренди и отличной сигаре я предпочел бы гостевую комнату.
Сергей заметил краем глаза, как волнуется Жюли, словно ей хочется переговорить с ним, и он прекрасно знал, какова будет тема их разговора. И также знал, что вовсе не горит желанием вести этот разговор сегодня вечером. Его нервы были так взбудоражены, что еще несколько минут, и он начнет барабанить пальцами по столу, нарушая правила приличия.
Наконец, пожелав друг другу покойной ночи, Арсеньевы и Сергей разошлись по своим комнатам. Загорский честно попытался уснуть, он даже лег в постель и попытался закрыть глаза. Но снова и снова в его мозгу возникала одна и та же мысль, гнавшая его прочь из постели в темноту ночи. Спустя некоторое время, когда единственная свеча, освещавшая гостевую комнату, сгорела наполовину, Сергей перестал бороться с собой, накинул на плечи мундир и вышел из спальни, аккуратно ступая по половицам, стараясь не пробудить ото сна дом. Он вышел в сад, вдохнул полной грудью холодный весенний воздух. Затем решительно направился в сторону флигеля, который едва виднелся в лунном свете сквозь черные силуэты деревьев.
Сергей даже не думал о том, что дом может быть заперт на зиму, ведь он был неотапливаемый, холодный для проживания весь год. Его просто туда влекло со страшной силой — снова побывать в том месте, где он был так счастлив. Именно здесь он прятался мысленно, когда сил выдержать тот ужас, что он переживал, будучи в плену, уже не было. Именно сюда влекли его наркотические грезы.
Загорский поднялся на крыльцо флигеля, толкнул дверь и с удивлением обнаружил, что она отперта, словно кто-то свыше угадал его желание побывать здесь. Внутри было совсем пусто — ни мебели, ни гардин и портьер, даже ткани на стенах кое-где не было. Голые доски пола и стен, пыльные стекла окон, сквозь которые легко проникал лунный свет, освещая всю запущенность и бедность вкруг него.
Сергей почувствовал, как у него затряслось все нутро при виде того, во что превратилось это место, где они с Мариной провели те несколько дней вместе после венчания. Он достал сигару, но только потом сообразил, что прикурить ее невозможно, ведь огня под рукой не было. Это последнее его разочарование словно добило его, он опустился на грязный пол, ничуть не заботясь о своем костюме, прислонившись спиной к стене флигеля, едва сдерживаясь, чтобы не завыть во весь голос. Вся его жизнь сейчас походила на этот запущенный флигель — такая же пустая, как и эти комнаты.
Внезапно лунный свет заслонил чей-то силуэт. Сергей поднял голову и увидел Арсеньева, который тут же опустился на пол рядом с ним и протянул небольшую серебряную фляжку. Загорский глотнул бренди и почувствовал, как долгожданное тепло разливается по телу.
— Я забыл сказать тебе, — проговорил Арсеньев. — Прошлой осенью мы решили снести флигель и на его месте построить новый, каменный, как основной дом. Вот потому-то здесь так пусто…
Загорский ничего не ответил. Он просто прислонился затылком к стене и закрыл глаза, стараясь не думать ни о чем. Особенно о том, что ждало его завтра.
Так друзья и просидели некоторое время бок о бок, глотая поочередно бренди из фляжки, пока та не опустела совсем. Просто сидели и молчали до тех пор, пока не продрогли окончательно и наконец не ушли в дом.
На следующий день, прямо с самого раннего утра, после первого завтрака, Загорский ушел вон из дома, намереваясь воротиться лишь после полудня, когда ожидали графиню Воронину. Он не хотел никого видеть, ни с кем говорить до приезда Марины, так как хотел встретить ее с чистым разумом, без чьего-либо влияния. Он составлял в уме речи, но тут же браковал их, понимая, что они совсем не подходят для того, чтобы сказать ей то, что он желал бы, выразить полностью все его мысли.
К полудню, когда в столовой подавали второй завтрак, Загорский вернулся в дом. Не успели сесть за стол, как прибежал дворовый мальчишка и рассказал, что на дороге появилась карета. Это могло означать только одно — гостья, которую с таким нетерпением ждали в этом доме, наконец прибыла в имение Арсеньевых. Сергею тут же вдруг захотелось курить, просто до дрожи в руках. Он старательно избегал встречаться взглядом с другом или его женой.
— Пожалуй, вам лучше поговорить в диванной, — произнес негромко Арсеньев. Загорский ничего не ответил, опасаясь, что голос может изменить ему сейчас, только поднялся, отложив салфетку в сторону.
— Ecoutez moi, je vous en pris [292], Сергей Кириллович…, — начала было Жюли неожиданно для всех, но Сергей не дал ей договорить, подняв ладонь вверх.
— Прошу вас, Юлия Алексеевна, не стоит. Только не сейчас.
Он едва успел войти в диванную, как услышал шум колес за окном, и с трудом удержался от того, чтобы не выглянуть в окно и не посмотреть на нее. Какая она стала? Прошло почти три года, как он видел ее в последний раз. Может, подурнела после родов? Или наоборот похорошела, ведь материнство придает женщине какую-то особую мягкость, какой-то особый шарм.
Сергей прошелся по комнате, потом подошел к окну и, заложив руки за спину, стал смотреть во двор, словно это было тем единственным сейчас, что его волновало. Но его слух был напряжен, как никогда ранее, он слышал каждый звук в доме. Вот где-то через несколько комнат от него раздались женские голоса, а затем смолкли, и установилась напряженная тишина, давившая ему на нервы. Он не смог различить голос Марины на таком расстоянии и неожиданно для самого себя огорчился — неужели он забыл его, как немного подзабыл дорогие его сердцу черты?
Внезапно Сергей услышал тихие шаги и шелест юбок, приближающиеся к двери диванной, и замер в напряжении, словно тигр перед прыжком, сжав кулаки. Эти звуки стихли у самой двери, и он понял, что она стоит по ту сторону, не решаясь надавить на ручку и открыть дверь. Ему даже казалось, что он слышит ее взволнованное дыхание по ту сторону двери. Так и простояли они некоторое время — Сергей не решался пройти несколько шагов и открыть дверь, а Марина не находила в себе достаточно мужества, чтобы повернуть дверную ручку и встретиться с тем, кто занимал ее мысли.
Наконец Сергей услышал, как медленно, с тихим скрипом поворачивается дверная ручка, щелкнул замок в двери, и напрягся в ожидании. Шорох юбок, стук закрывающейся двери. Затем снова тишина. Ему казалось, что в этой тишине он слышит стук их сердец, хотя, разумеется, ему это просто мнилось.
Марина медлила. Он тоже не оборачивался к ней, по-прежнему не отрывая взгляда от пейзажа за окном. Они оба боялись взглянуть друг другу в глаза и прочитать там подтверждение собственным опасениям, ибо это было бы самым страшным разочарованием для обоих. К тому же, Сергей опасался заметить в ее взгляде жалость к нему или еще хуже — отвращение из-за изменений в его внешности.
Наконец они решились и одновременно двинулись навстречу друг другу — она пошла к нему, а он повернулся и взглянул на нее. Тут же замерли, словно пугаясь движений, собственных и своего визави. Он заметил, как глаза Марины пробежали по его телу, потом по лицу. Она заметила шрам на его лице и едва удержалась, чтобы не ахнуть от неожиданности, но смогла скрыть свои эмоции.
