Даже челядь словно почувствовала ту атмосферу, что установилась в особняке — полная тревожного молчания, какого-то отчаянья и выжидания, она действовала на людей подавляюще. Будто что-то дурное повисло над их головами. Конечно, многое можно было отнести на счет траура, что был установлен в доме после смерти долгожданного наследника в конце прошлого года, но и не только в этом была причина столь странной напряженной атмосферы. Дом более не наполнялся визитерами, редко звенел дверной звонок в передней, Катиш оставила свое музицирование в салоне, а если и играла, то печальные и медленные мелодии Шопена или Моцарта. Хозяйка дома редко покидала свою половину, даже не выходила в сад более, отгородившись от всех в своей апатии ко всему происходящему.
Лишь однажды Марина была выведена из своего странного равнодушного состояния. За пару дней до Масленичной недели, едва она села за стол, сервированный для завтрака, к ней обратился Анатоль с вопросом:
— Надеюсь, ты не будешь против, дорогая? Я получил вчера записку от молодого графа Строганова. Он спрашивает моего соизволения на то, чтобы Катиш присоединилась к их семье на гуляния на Крестовском [501]. Я согласился.
— Но ведь наша семья в трауре, — изумилась Марина. — Да, для Катиш строгий траур — только три месяца, но они ведь не миновали еще. Как она может выезжать на гуляния?
— Он оканчивается через две седмицы, и я позволил себе сократить ей его, — ответил холодно Анатоль. Он полностью сосредоточился на том, чтобы намазать масло на булку, и не поднимал глаз на потрясенную его словами Марину. — Я хочу, чтобы она сблизилась со Строгановыми. Разве это не вполне удачный момент для того? После Великий пост, и более такой возможности не представиться. Да и потом Катиш сама желает поехать на гуляния, она и так засиделась в четырех стенах. Вот тебе и первый сезон! Все, кончено об этом! Я так решил, и решения своего не переменю, — он немного помолчал, а потом все же продолжил, сделав знак прислуживающим им за трапезой лакеям удалиться вон из столовой. — И кстати, я проверил твои обвинения Катиш. Мальчик, о котором ты говорила, незнаком совершенно никому из дворни. Никому! За эти десять дней, что миновали с нашего разговора, он ни разу не появился на нашем дворе. Так что, я думаю, мы закончим с этим вопросом отныне?
— Но тебе может подтвердить Таня, Ульян! — не желала сдаваться Марина, сжав с силой салфетку в руке, что лежала подле ее тарелки. — Спроси их! Я клянусь тебе…
— Довольно! — вспылил Анатоль, поднимая на нее глаза. — Ульян умер и ничего не скажет более, а Таня! Таня настолько преданна тебе, что даже про твою прогулку в парк твердила мне, что ты была там одна. Хорош свидетель твоих слов! Я даже кучера опросил, и тот сказал мне, что видел мальчика, но вот был ли он в доме или нет, сказать не может. А также не может ответить, мальчик был уже с письмом, когда ты его остановила, или ты сама передала записку этому посланцу.
— Что? — вскрикнула Марина. — Я передала…? Да разве…
Тут стукнула дверь малой столовой, что закрыли за Катиш, спустившейся к завтраку, и супруги перевели взгляд на нее. Девушка приветливо улыбнулась им и прошла к своему стулу, сопровождаемая тяжелым взглядом Марины. Анатоль же принялся за свой завтрак.
— Доброе утро, — проговорила Катиш, наливая себе в чашку чай. Марина отметила, что у девушки слегка дрожат руки. — О чем ведете столь громкий разговор? Надеюсь, это не из-за моей просьбы выехать на Масленичной неделе? О, Марина Александровна, прошу вас, позвольте мне сделать это!
— О нет, Катерина Михайловна, ныне речь ведем не о том, — улыбнулась ей Марина. — Мы обсуждаем сейчас с Анатолем Михайловичем ваш эпистолярный роман с неким майором кавалергардского полка Его Императорского Величества.
Сказала и с явным удовольствием отметила, как дрогнула невольно рука Катиш, что сейчас подносила чашку к губам. Но та быстро справилась с собой и, глотнув горячего чая, ослепительно улыбнулась в ответ, делая знак уже открывшему рот Анатолю, что готова говорить сама, без его помощи.
— О чем вы речь ведете, Марина Александровна? Роман с кавалергардом? У меня? Это оскорбительно!
— Меня удивляет только одно — как вы догадались о том, что вашего посланца будут караулить во дворе нашего дома? Это мальчик вам сказал, что его застали у ворот? — допытывалась Марина, но Катиш даже бровью не повела в ответ, а ловко отбила этот удар:
— Мальчик? Я не понимаю, о чем вы. Какой мальчик?
— Мальчик, что носит ваши послания.
— Все свои послания я передаю нашим лакеям, которые для того и приставлены к дому, — проговорила Катиш. — Мне нет нужды скрывать свои знакомства. А вот вам, кажется, есть резоны делать это. Давеча я слыхала на прогулке в Летнем о вашей последней поездке в парк. Премилая вышла прогулка, не правда ли? Да, я признаюсь, слыхала конец вашего разговора об этом посланце, каюсь. Но ведь разве князь Загорский покинул Петербург не две седмицы назад? Вот вам и ответ, мой дорогой брат, почему вы ни разу не встретили этого мальчика при нашем дворе. Разве вы не пишите к князю, ma chere bru?
Марина вспыхнула от этого обвинения. Как ловко Катиш перевернула острие этой ситуации в ее сторону! Довольно неожиданно для юной и невинной девушки, только прошлой осенью покинувшей стены пансиона.
Но прежде чем Марина сумела собраться с мыслями, чтобы поставить нахалку на место, раздался громкий удар ладони по столешнице, да такой сильный, что посуда на столе буквально подпрыгнула. Женщины вздрогнули от этого звука и перевели взгляд на торец стола, где белый от ярости Анатоль срывал с себя льняную салфетку.
— Не сметь! — прошипел он, поднимаясь из-за стола. — Не сметь оскорблять мою супругу! Выказывая ей такое неуважение, в нашем доме, за нашим столом! Давно порота не была? Так я напомню, что это такое! И не взгляну на то, что уже девица! Не сметь и слова сказать в ее сторону. Оскорбляя ее, ты наносишь обиду мне, а я этого не стерплю!
Катиш буквально сжалась при этих словах от испуга при виде разгневанного брата, но и Марина не успела порадоваться этой защите со стороны Анатоля от обвинений Катиш. Тот вперил свой взгляд теперь в ее сторону и выкрикнул ей, глядя на нее с высоты своего роста:
— А вы, мадам! Если еще раз вы позволите себе сказать хоть одно подобное обвинение в сторону Катиш, я… я клянусь вам, вы пожалеете об том! Я устал от вашей вражды, от вашей неприязни. Я хочу отдыхать в этом доме, а не выслушивать обвинения и подозрения. Эти истерики и слезы... Сыт по горло уже! Я хочу обыкновенного семейного счастья, а получаю только это! Все, хватит!
Он бросил салфетку, что держал в руке на стол, сбив при этом свой бокал с винной настойкой, что пил по рекомендации доктора каждое утро. Алая жидкость хлынула на белоснежную скатерть и разлилась по ней небольшим ярким пятном. Анатоль не обратил на это никакого внимания, процедил сквозь зубы:
— Боюсь, что у меня пропал аппетит, и вам придется продолжать завтрак без меня. Je vous demande pardon moi, mesdames! [502]
С этими словами он покинул столовую, с шумом распахнув двери, слегка перепугав при этом лакеев, что ждали распоряжений хозяев в следующей комнате. Когда те все же опомнились от столь внезапного появления хозяина, то затворили за ним створки и оставили Марину и Катиш наедине.
— Je ne sais que dire [503], — проговорила Марина, глядя золовке, сидящей за противоположной стороной стола прямо в глаза. — Как вы посмели такое сказать?
— Pas vu pas pris [504], — возразила Катиш, смело встретив взгляд невестки. — А вы? Вы же знаете, насколько серьезны обвинения, что вы выдвинули против меня.
— Но они имеют под собой вполне реальную почву, — возразила Марина. — Я видела это письмо, и я узнала ваш почерк, Катиш. Можете оправдываться перед кем угодно, только не передо мной. И тогда! Я видела и вас, и майора, слышала ваши голоса. Не смейте мне сейчас говорить, что это было всего лишь мое воображение. В эту сказку может поверить ваш брат, но не я!
