Анатоль прервался, его ухо уловило легкое шуршание юбок и тихий женский смех, постепенно приближающий к распахнутым двойным дверям гостиной. Он поднялся с кресла и поправил мундир, с удивлением заметив, что его пальцы слегка дрожат.

Он не видел ее почти месяц — весь май, полный приготовлений к переезду, и почувствовал, как не хватало ему все это время ее дивных светло-зеленых глаз, ее улыбки, ее смеха…

Женщины ступили в гостиную, и Анатоль даже задержал дыхание — настолько Марина была хороша в этом легком белом платье в меленький цветочек. Руки ее были почти полностью обнажены, как в бальных платьях, но дома она предпочла обойтись без перчаток. Ее волосы были просто заколоты вверх с боков, позволив остальным свободно спускаться вниз по спине. Он впервые видел ее с этой неформальной прической, и это великолепие золота ее волос заставили его сердце пуститься вскачь. Он живо представил их полностью распущенными на подушке и свои пальцы, ласкающие их.

— Ах, Боже мой! Paul, несносный вы супруг! Почему вы не предупредили, что у нас гости? Мы же совсем по-домашнему с Мари, — шутливо возмутилась Жюли, подавая Анатолю руку для поцелуя, а затем расцеловав того в обе щеки. — Надеюсь, вы простите наш неподобающий вид, Анатоль Михайлович, мы сегодня никого не ждали.

— Я послал к вам, моя дражайшая супруга, Ваньку, — Арсеньев улыбнулся жене и пересел к ней, занявшей место на софе. — Я помню все ваши injunctions [28], ma cherie. Я даже распорядился насчет прохладительных…

— Видимо, мы с ним не столкнулись. Мы были в саду, там нынче так хорошо.

Анатоль не слышал ни слова из шутливой перебранки супругов. Он неотрывно смотрел на Марину, смущенно стоявшую у порога гостиной и передающей горничной цветы, которые они с Жюли сорвали в саду. Он прекрасно понимал, что это вне всяких приличий, но в гостиной были только близкие друг другу люди, и ему можно было слегка пренебречь правилами.

Дождавшись, пока горничная заберет цветы, он подошел к руке Марины.

— Марина Александровна, вы обворожительны, как всегда.

— Благодарю вас.

Показалось ли ему или она скорее обычного убрала свою руку из его ладони? Анатоль был слегка обескуражен и ее дальнейшим поведением: Марина была необычно молчалива и невнимательна к общему разговору, по ее рукам, то и дело теребивших ленту платья, он легко угадывал ее нервозность, по ее глазам он читал, что мыслями она не в гостиной. Что это было? Озабоченность тем, что ее застали одетой и убранной несогласно этикету? Или нечто другое?

Прощаясь, Анатоль проговорил, прикладываясь к руке Марины:

— Нынче в Павловске откроют гуляния. Вы будете там?

— Ах, право, я не знаю, — Марина отвела свой взгляд в сторону, на Жюли, словно ища у той поддержки.

— Разумеется, мы там будем, Анатоль Михайлович. Можете на нас рассчитывать, — улыбнулась та.

К сожалению, в тот вечер и последующие их встречи в парках на гуляниях Анатолю так и не удалось разделить с ними компанию. Все дни и вечера он провел на службе, с тоской думая о том, как вокруг его потенциальной невесты вьюном вьются поклонники. Но не их опасался Анатоль, вовсе нет. Загорский — вот кто вызывал его опасения.

Анатоль знал все подробности той давней истории и видел поведение князя сейчас. Любил ли он? Скорее всего, нет, но вот влюблен был определенно. Странно было видеть его, всегда рядом с девушкой на выданье, всегда готового той услужить, зная какие толки вызовет это в свете. Что же пирушки в казармах? Что же ночные гуляния? До ушей светского общества не доходило ни одной сплетни по поводу этого за прошедшие две недели пребывания того в Царской Славянке. Поведение человека, решившего порвать с холостяцким прошлым, не иначе. Но в отношении Загорского это как-то не вязалось, и весь свет, словно затаив дыхание, ждал неминуемой развязки этой интриги.

Анатоля даже злило это. Он вовсе не предполагал, что его соперником за расположение девушки станет его друг. Друг ли? Как говорится, в любви — как на войне, а à la guerre comme à la guerre [29]. Только вот цели у них были совсем разные: у Анатоля — faire un mariage d'amour [30], у Загорского — один Бог ведает.

Жениться… Само слово звучало как-то грубо для слуха графа. Он прежде никогда не задумывался о браке, и потому его желание видеть Марину своей супругой, владеть ею единолично до конца их дней, едва он только увидел ее в театре, удивило его самого.

Он вспомнил тот вечер, когда он впервые увидел ее. Он дико устал в тот день — в предыдущие дни Его Императорское Величество выезжал на двухдневную охоту, и у Анатоля не было ни единой минуты, чтобы просто прилечь и отдохнуть. Два дня в седле, два дня гона — это только опытный наездник способен выдержать, и хотя Анатоль причислял себя к таковым, чувствовал каждую мышцу своего уставшего тела. Он был готов упасть в постель и проспать до следующего вечера, но получил записку от своей dame de ses pensées [31]с просьбой посетить оперу, что давали в тот вечер. Его dame de ses pensées была тогда одна из певичек театра, совсем юной, только начинающей свой театральный путь, и эта небольшая роль с парочкой арий была просто даром небес для нее. Естественно, этот «дар небес» был получен ею после разговора Анатоля с директором театра, но это уже мелочи — таланту надо помогать открыться. Первая роль — начало карьеры.

Именно поэтому она так желала видеть Анатоля нынче на опере. И он не смог отказать ей, несмотря на усталость. Впрочем, он никогда не мог отказать ни одной женщине в ее просьбе, будь она дворянкой, либо простой женщиной. Особенно если она сопровождалась слезами. Над подобной его douceur [32]потешались его друзья — «Поплачь женщина, мозги твои размякают напрочь», беззлобно шутил Загорский. Иногда Анатоль даже завидовал ему: тот так безмятежно мог сказать прямо и без лишних сантиментов своей наскучившей любовнице, что их отношения кончены отныне, так спокойно переносил женские слезы. «Прямо кремень у тебя вместо сердца», — так же беззлобно отвечал ему Анатоль.

В итоге Анатоль решил посетить оперу, но только на два акта, в которых как раз пела его любовница, далее он рассчитывал с чистой совестью покинуть театр. Но все пошло совсем по-другому. Он запоздал к началу, замешкавшись в фойе за беседой с одним очень уж докучливым генералом — тому непременно хотелось, чтобы мемуары о войне 1812 года, почтил своим вниманием государь. Анатоль обещался устроить тому аудиенцию у Его Императорского Величества на неделе. Уже начало вечера привело его в раздражение — он еле стоит на ногах от усталости, а в антрактах, он уверен, будет непременно атакован непринужденными беседами о здоровье царствующей семьи, об охоте Его Императорского Величества. Как назло в тот вечер и великий князь Михаил Павлович не почтил своим присутствием оперу, а значит, эти вежливые разговоры будут вестись с приближенными ко двору: флигель-адъютантами и парой статс-дам, что Анатоль заметил, входя в зал.

Анатоль занял свое место в первом ряду партера (кстати, с этой позиции гораздо лучше, чем из императорской ложи, видны personages женского пола, особенно их прелестные ножки), коротко кивнул своей протеже на сцене и посмотрел на ложу Арсеньевых, чтобы убедиться, что они присутствуют в зале. Он надеялся скрыться в их ложе во время антракта и, по возможности, провести там же второй акт, коль не было настроения поддерживать светскую беседу.

В ложе Арсеньевых сразу в первом ряду рядом с Жюли, какой-то пожилой дамой и маменькой Павла сидела незнакомка. Но ни незнакомое лицо остановило на себе его взгляд, ни его красота. Анатоля привлек тот восторг, что светился на нем. Подобное проявление чувств было чуждым для светского Петербурга и потому смотрелось необычно. Все те эмоции, что вызывала в душе девушки опера, отражались на ее лице — вот на сцене праздник, и оно сияет радостью, вот главная героиня заламывает руки, рыдая — и на него набегает тень, а в глазах блестят слезы.