Ее поведение вызывало сначала скрытое недовольство Анны Степановны, которое спустя три дня перешло в бурное негодование.

— Ты ведешь себя неразумно! — кричала она на дочь. — Дождешься, что граф откажется от тебя при твоем-то пренебрежении. И потом — мы должны принимать приглашения. Моя тетка вовсе не умерла, а мы не в трауре, чтобы не выезжать. Ты слышала, что сказал доктор? Софья Александровна может так пролежать годами! Мы что, будем сидеть здесь вечно? Да я с ума сойду с этим… этим… этим скрягой московским, запертая в четырех стенах!

— Маменька, прошу вас говорите потише, — только и произнесла в ответ на ее бурную речь дочь. — Андрей Афанасьевич может услышать. Сомневаюсь, что ему понравятся ваши эпитеты на его счет.

Анна Степановна внимательно посмотрела на дочь. Кажется ли ей или Марина действительно смеется над ней, ее матерью? Не ирония ли прозвучала сейчас в ее голосе?

— Подумай о сестрах. Они в самой поре. Их тоже надо вывозить.

— Выезжайте тогда с ними, маменька, — сказала Марина. — Что мне бывать на балах, я уже почти жена.

— Ты действительно говоришь сейчас, что думаешь? Или ты издеваешься надо мной, собственной матерью? Присутствие Анатоля Михайловича рядом с нами или выезд по его приглашению открывает многие двери в Петербурге. А как он может сопровождать нас или мы выезжать с ним, когда ты, его невеста, не будешь с нами? Иногда ты кажешься мне такой глупой, право слово! Принеси мне мои соли из спальни, у меня опять началась жуткая мигрень. Тебе совсем не жаль моего здоровья! Какая же ты дочь, если не хочешь сделать матери приятность?! Раньше ты слушалась меня беспрекословно, а теперь лишь стоишь, хлопаешь глазищами своими хитрющими да делаешь все по-своему, наперекор мне, матери. Что случилось с тобой?

И Марина внезапно поняла, что своим поведением будет и дальше вызывать вопросы у матери, которая может свести эту внезапную перемену к ее поездке в Киреевку и начать выяснять причины. А уж что-что, а докапываться до истины Анна Степановна могла лучше любого заправского сыщика!

Да и у Анатоля Михайловича вскорости могли возникнуть вопросы по поводу внезапного охлаждения к нему собственной невесты, которое он тоже мог свести к их разлуке в несколько дней, что она провела в имении Арсеньевых. Жюли призналась, когда провожала Марину в Петербург, что разослала знакомым письма о том, что она не принимает никого по причине недомогания, чтобы избежать появления в имении лишних свидетелей. Такое же письмо получил и Анатоль, что и держало его помимо воли в отдалении от Киреевки и его невесты в те несколько дней. Неразумно было и далее держать его на расстоянии.

Посему Марина решила изменить свою тактику. В тот же день она решила принять Анатоля, о чем и сообщила довольной Анне Степановне. Кроме того, ею было принято решение принять приглашение на музыкальный вечер у княгини Львовой, матери Жюли.

— Умница моя, — мать поцеловала Марину в лоб, довольно улыбаясь. — Наконец-то поняла, что такими женихами не разбрасываются.

Марина ждала своего жениха с малой гостиной, стискивая в напряжении руки до боли в костяшках пальцев. Она страшилась встречи с женихом. Ей казалось, что он прочитает в ее глазах, что она лгунья и притворщица. Это заметила ее сестра, выезжающая нынче вечером с ними, о чем не преминула сообщить во всеуслышание:

— Волнуешься перед встречей с женихом? Давненько ты его не принимала. Небось, уже забыла, как выглядит-то?

Марина открыла было рот, чтобы ответить ей, но в это время распахнулись двери, и в комнату вступил Воронин. Он подошел по обычаю сначала к ручке Анны Степановны, затем к Марине и ее сестре. Приветствуя невесту, он слегка сжал ее пальцы перед тем, как отпустить ее ладонь.

— Я не видел вас целую вечность, Марина Александровна, — сказал он при этом. — Вы удивительно похорошели за это время.

— Благодарю вас, Анатоль Михайлович, — пролепетала Марина в ответ. Анатоль, приметив легкую дрожь в ее голосе, удивленно вскинул брови, но промолчал. Он прошелся через гостиную и принял из рук лакея бокал с вином.

— Как здоровье Софьи Александровны? — осведомился он, присев в кресло напротив софы, на которой расположились Марина и ее сестра.

— Ах, Анатоль Михайлович, без изменений. Бедная тетушка! — Анна Степановна картинно прижала кружевной платок к глазам, будто промокая слезу, что чуть не заставило Марину фыркнуть от раздражения ее лицемерием. Она-то знала, что маменьку волнует здравие тетки только по той простой причине, что Анна Степановна пока не имеет никаких преимуществ в битве с предполагаемым наследником. Поэтому ей было крайне выгодно, чтобы Софья Александровна осталась жива, а не отдала Богу душу.

— Как ваша поездка, Анатоль Михайлович? — спросила Анна Степановна. Разумеется, он писал Марине из Москвы и также по приезде в столицу, и она, как мать, была в курсе последних новостей, касающихся жениха дочери, но не могла не спросить, чтобы хоть как-то поддержать разговор, ибо явно ощущала некая неловкость меж всеми собравшимися в диванной. Особенно ее беспокоило поведение дочери сейчас. Та сидела с неестественно прямой спиной и словно приклеенной к губам улыбкой.

— Благодарю вас, Анна Степановна, хорошо.

— Как ваша сестрица?

— Здравствует, благодарю вас.

Внезапно двери в гостиную опять распахнулись, и в комнату буквально вкатился на своих коротких ножках пасынок Софьи Александровны.

— Ах, какая честь для этого дома видеть вас здесь, дорогой граф! — выдал он сходу, подскочив к Анатолю и протягивая ему руку для пожатия. Подобная фамильярность слегка покоробила Воронина, но, тем не менее, он поднялся и протянул свою ладонь.

— Простите, не имею чести быть представленным вам, — проговорил он ледяным голосом.

— Заболотнев Андрей Афанасьевич, сын Софьи Александровны Заболотневой, — маленький человечек долго тряс руку Воронина, пока тот не отнял ее предельно аккуратно, стремясь ненароком не обидеть того.

— По мужу, — вставила недовольно Анна Степановна. — Андрей Афанасьевич сын супруга Софьи Александровны от первого брака.

— Очень приятно, — кивнул Воронин и вновь опустился в кресло после того, как Заболотнев втиснул свое пухлое тело на софу рядом с девушками, что отнюдь не обрадовало их.

— Ну, — слишком резко сказала Лиза. — Не пора ли нам выходить? Уж скоро семь пробьет.

— Лизонька, en voilà des manières! [64]— воскликнула шокированная Анна Степановна. Затем обратилась к Воронину. — Pardonnez ma fille, cher comte [65]. Она так нетерпелива во всем, что касается выхода в свет. К тому же, вы почти наша семья. А в семье можно простить небольшое отступление от правил политеса.

— Не беспокойтесь об этом, Анна Степановна. Какие могут быть правила между родственниками? — ответил ей с улыбкой Воронин. — К тому же она права — нам действительно пора выходить. Но прежде…

Он поднялся с кресла и дал знак лакею, стоявшему у двери. Тот кивнул и вышел, чтобы спустя некоторое время воротиться в комнату с коробкой в руках. Анатоль повернулся к Марине и проговорил:

— Примите, Марина Александровна, в знак нашего соглашения.

Марина тоже поднялась, когда лакей поставил коробку на столик перед софой. Ее сердце тревожно билось. Она не знала, как ей следует поступить сейчас, тем паче, что она уже догадалась, что за предмет лежит в коробке.

Лакей поднял крышку, и Анна Степановна с Лизой и Заболотневым, вытянув шеи (что выглядело очень комично, не могла не заметить Марина) заглянули в коробку.

— О Боже! — выдохнули женщины в унисон, а Лиза потрясенно добавила. — Какая красота!

— О! Это же тысячи три, не меньше! — воскликнул Заболотнев, что заставило Анатоля невольно скривить лицо в раздражении.

В коробке лежала белая турецкая шаль. Такая легкая, такая воздушная, что ее можно было продеть сквозь обручальное кольцо, как, согласно бытовавшему в обществе поверию, можно было определить ее подлинность.