– Чем меньше страна, тем меньше жизнь, – отчеканил Никита Сергеевич.

– Ты такими уравнениями нам сейчас хвастался? – спросила Саломея.

– Две булавы в тонких девичьих руках и Шостакович. Сколько раз вы завоевывали золото, Вили?

– Семнадцать. Но самый счастливый момент не этот. Даже не олимпийская медаль. Точнее, не медаль, а ощущение помеченного, сломавшего стену, прорвавшегося, – Виолетта не сдавалась. Она толкала и толкала свой вагон.

– Очень деструктивный элемент эта хрупкая девушка. Мы тут играем по правилам, а хорошо работающий механизм долго работает, – хихикнул, но и намекнул Никита Сергеевич.

– Не бойтесь за меня. В любой системе наслаждаться можно, только в ней оставаясь, тем более отдыхать.

– Я вот думаю, мы так идеализируем восточные единоборства и забываем о том, какие возможности дает классический спорт, – заметила Саломея. – Почему вы не стали тренером? – спросила она Вили.

– Мне нечего дать. Я не знаю, как объяснить, я могу только сделать сама. Хороший тренер редко хороший спортсмен, вы наверняка об этом слышали. – Потом добавила: – Я боролась за себя.

Впечатления от Виолетты были похожи на холодный душ перед сном. Короче, Никите Сергеевичу тоже повезло.

Остались самые счастливые – Джузеппе и Филипп. Зип и Фил. Или «I Feel your Zip», – шутил по-своему остроумный Копейкин. Они не играли вместе со всеми. Они были бесстрастными судьями.

Море заметно успокоилось. От этого стало уютнее, вещи как бы заняли свои места, больше не шевелились от качки, и их можно было лучше рассмотреть, особенно кукол: Мальвину в голубом платье, шелкового Артемона с золотыми часами на передней лапе, Тортиллу с перламутровым панцирем, украшенным аметистами и кораллами, Лису Алису с соболиным хвостом, Кота Базилио, зайца, Карабаса-Барабаса, зеленого Дуремара. Пламя свечей нашептывало спускающуюся таинственность, из динамиков доносился клавесин, тихо пахло сандалом и амброй.

Олег посматривал на Саломею. Она была то иронично-светской и холодноватой, то добродушной, улыбающейся тетей из детской жизни. Она на мгновение могла показаться сексуально-соблазнительной, когда вдруг отводила взгляд в пустоту и на секунду замирала, как будто боролась с какими-то образами, приходившими в ее сознание не постучавшись. Для общения Саломея выбирала мужчин. Это понятно. Хотя Ханна могла бы составить ей неплохую компанию на шопинге или в театре. Мухаммед сразу был с ней подчеркнуто мил, даже милее, чем хотел. Симпатия. Она вызывала симпатию и интерес, еще ничего о себе не сказав. И могла рассмешить. Разве это сексуально? Нет, она никого на соблазняла. Как будто вживалась в новую себя. Бледно-коралловое платье, два широких браслета на обеих руках. Кстати, у всех женщин почему-то надеты браслеты. Наверное, это сейчас модно. Но Саломея не модная. Она – особенная. Или Олег ее такой видел? Нет, она объективно симпатичная. И одновременно закрытая на десять замков с восьмизначными кодами. Мухаммед вроде бы был занят Ханной, но не выпускал Саломею из поля зрения. Знаток женских секретов. «Давай подбирай ключики, а я посмотрю, – подумал Олег. – Можешь посоветоваться с Никитой. Ему тоже, кажется, интересно».

– Олег, я часто захожу к вам на сайт, а вы этого не знаете, – улыбнулась Мари. Она подкралась сзади, как самка-хищница. Нотки ее парфюма напоминали ему духи бабушкиной подруги Китри, жившей в высотке на Котельнической набережной, и звучащий из динамиков клавесин. Тот еще винтаж, прямо с туалетного столика Марии-Антуанетты.

– И что вы там делаете, дорогая? – выпрямился от неожиданности Олег.

– Я не согласна. «Несет ли экономический рост благо всему человечеству?» – ваши слова?

– Экономический рост для кого? Я это имел в виду. И что он несет людям, которые, скажем, неграмотны?

– То есть на прививку от столбняка может рассчитывать только обладатель диплома, так, что ли? – полушутя продолжила Мари.

– Не так, конечно. Если бы у него был диплом, чистый город, в котором он живет, комфортное жилье и полный холодильник, если бы ему дали работать не для того, чтобы выплачивать долги купленного и коррумпированного правительства, разрешившего вырубить леса для строительства иностранного химического или цементного завода, – он бы реже болел и не ждал гуманитарной помощи, как жираф.

– Ты моя добрая фея! – взялся ниоткуда Копейкин. – Сидит себе на яхте в смокинге, лицезреет умопомрачительных богинь, вдыхает пары Средиземноморья и рассуждает о банкротстве развивающихся стран.

– Ах вот откуда растут эти слухи, прекрасная Мари! Знаете, – Олег наклонился к ней поближе, – Копейкин бывает очень нерешителен. Берегитесь!

– Мари, – не умолкал Копейкин, – нашему доброму волшебнику никогда не нравилась математика. Большая часть нескольких миллиардов человеческих особей, кажется, около шести, населяющих нашу планету, родилась именно в развивающихся странах, где программно-целевое планирование их завтрашнего дня существенно отличается от такового, ну, скажем, на Британских островах, и их отношение к интеллекту в целом относительное. А поскольку интеллектуальный потенциал любой страны определяет ее развитие, получаются очень сильные нестыковки. Да так, вы же не будете этого отрицать, cherie? А Олегу это кажется несправедливым. Я всегда ему дарил калькуляторы, правда, Олежек?

– Не подарок дорог, а внимание, – подтвердил Олег.

– Вы хотите жадный, ненасытный, консумирующий Запад заставить думать по-другому? – догадалась Мари.

– Глобалист Олег хочет объединить интеллектуальные ресурсы планеты и заселиться на новой звезде. Там не будет террористов, воров и наркоманов.

– А гравитация? – поинтересовалась Мари.

– Опять подрались? – спросила Саломея, подходя к взволнованной троице.

– Ну что ты? Я счастлив, что судьба дарит мне такие встречи, – протянул Сева, перефразируя чуть раньше сказанные Олегом слова.

– Как хорошо! – поддержала его Саломея.

– К столу, господа! – послышались слова капитана. – Пожалуйста, рассаживайтесь по табличкам.

Олег ей чуть заметно подмигнул.

По правую руку от капитана за столом сидели Джузеппе, затем Саломея, Никита Сергеевич, Мари, Олег, Мухаммед, Виолетта, Сева, Ханна и слева от капитана – Филипп.

Повар-итальянец Винченце украсил середину стола лепестками роз, маленькими морскими звездами, ракушками, орешками, сухими цветными макаронами, а в самом центре выложил из красного порошка – скорее всего тертого сладкого перца – большой знак вопроса. Точка у знака была в форме сердца.

После того как разлили напитки, капитан встал.

– Дорогие дамы и господа! Ничто так не освобождает сознание, не лечит душу и не выводит из кризисов, как морская гладь, дорога и случайные попутчики. Остальное за вами! – Он поднял бокал. – Карло прекрасно справился.

Все встали как на Новый год. Целовались и чокались.

Яхта медленно рассекала волны Эгейского моря. Валять дурака тоже надо уметь, а неделя – не такой уж большой срок. Гастрономические изыски Винченце, скрепленные двумя мишленовскими звездами, забили рты утомленным перелетами и знакомствами путешественникам минут на пять.

– Почему все-таки Буратино, а не Пиноккио? – тихо спросила Виолетта, первая покончив с салатом.

– Точно! – подхватила Мари. Ей вообще пришлось труднее всех. Пойди прочитай этот, мягко говоря, пересказ итальянской сказки на французском. Но где-то она его откопала или сама перевела. Времени пришлось потерять прилично.

– Старая традиция. Балетная. Музыка русская, а сказка германо-австрийско-итальяно-французская, – пояснил Мухаммед.

– Ты о Чайковском? – спросила Ханна.

– О Чайковском и Москве. – Он посмотрел в тарелку на несъеденную маленькую красную редиску вместе с зеленой ботвой и добавил: – Буратино смел, анархичен, неграмотен, доверчив, сексуален, он живет сердцем. Поэтому и находит золотой ключик.

– И мы найдем, – оптимистично вставил Копейкин и взглянул на Олега.