– А Ирландия – ты ее помнишь?

– Совсем не помню. Хотя странно – мне было четыре, когда мы перебрались сюда. В двадцать я вернулся туда, думал, что на меня снизойдет озарение, – все, наверное, бывают такими романтичными, представляют, как могла бы сложиться их жизнь, и всё такое. Но как на Марсе побывал. Было весело, но я совсем не чувствовал себя дома.

– Наверное, надо было спросить раньше, но… ты женат?

Смеется:

– Нет, не женат. Определенно нет.

Жду.

– Но у меня была… девушка. Расстались в прошлом году.

– Из-за чего?

Снова смеется:

– Из-за чего? Господи, Грейс, не стесняйся. Если хочешь что-то узнать, так прямо и спрашивай.

Я молчу.

– Послушай… мне нравится моя жизнь. Моя работа, дом. Нравится ходить на футбол и приглашать друзей на барбекю. По воскресеньям мы с ребятами катаемся на сёрфе. А Эшли… она ходила на личностные тренинги, устанавливала цели и читала книжки о том, как добиться успеха… Теперь вот встречается с владельцем строительной фирмы. Слышал, они недавно прикупили многоквартирный дом и ресторанную франшизу.

Смотрю в его каре-зеленые глаза: они спокойны. Он не хмурится. Не выпячивает губы, как некоторые, обсуждая своих бывших.

– Дата рождения?

Приносят второй кофе. Мой капучино Шерил забирает, даже не спросив. Я выпила лишь половину чашки, кофе уже остыл и покрылся свернувшейся пленкой.

– Веришь в гороскопы?

Он кладет ножом на вилку кусочек блина, ягоду черники и окунает сооружение в сопли цвета кленового сиропа. Маленькая башенка отправляется в рот. Он не заглатывает еду кусками, как некоторые, нет, он жует, чтобы распробовать. Сама я осилила лишь 35 процентов блина. Аппетит так и не появился.

– Скажем так: интересуюсь нумерологией.

– Пятое января. – Он вытирает уголок рта салфеткой, хотя и не испачкался.

Козерог. Хотя и не кажется эгоистом. По моему опыту, каждый Козерог считает себя Иисусом. А может, всё наоборот: Иисус, тоже будучи Козерогом, возомнил себя Сыном Божьим.

– 1969 года, верно?

Его вилка замирает на полпути ко рту.

– Откуда ты знаешь?

Хозяйке на заметку: нельзя, чтобы новый приятель подумал, будто ты маньячка.

Улыбаюсь, надеясь, что улыбка не выглядит угрожающе.

– На прошлой неделе в кафе ты сказал, что тебе 38. Помнишь?

– А-а… – Вилка продолжает свой путь.

– Какой у тебя был домашний адрес в детстве?

– Дом в Ирландии? Не помню. Мне было четыре, когда мы уехали. Здесь мы жили на Карпентер-стрит, Вермонт-Саут, дом 23.

Вермонт-Саут. Я даже в отпуск так далеко не езжу. Надо будет посмотреть, где это.

Дома в нижнем ящике прикроватного столика у меня лежит записная книжка – подарок от мамы. С тонкими, почти прозрачными страничками и бледными линейками небесно-голубого цвета. Обложка тоже голубая, из плотной ткани, похожей на обивочную: что-то вроде вельвета, но в совсем мелкий и тонкий рубчик. Я всегда запоминаю цифры и редко их записываю. Но дома я достану книжку и запишу в нее столбик из цифр. Это будут числа Шеймуса. Его телефон у меня уже записан. Нынешний адрес еще узнаю, но у меня уже есть 38, 5, 1, 1969, 4, 23. С этого и начнем. Другие цифры – вроде длины указательного и безымянного пальцев и количества бывших подруг – соберу потом.

– Мы пошли завтракать, чтобы поговорить о тебе, а болтаю я один. Что ты хотела мне рассказать?

У него голос, как у человека, который пытается уговорить спуститься кошку, взобравшуюся на дерево.

Смотрю на тарелку. Сегодня на завтрак я ела не мюсли с бананом и обезжиренным йогуртом. Мой блинчик не разрезан на хирургически точные, заранее высчитанные порции. Я сижу в кафе, а ведь еще не 10.48.

– Ничего.

– А о чем ты сейчас думала?

Я думала о цифрах, конечно, но еще о его пальцах, о том, где они могли бы оказаться и где бы мне хотелось, чтобы они оказались. А еще о всех умных женщинах, что выбирают мужчин с длинными безымянными пальцами.

– О том, какой ты эгоист, – говорю я, и он краснеет.

После завтрака мы идем к супермаркету, где осталась его машина. Это старый белый «коммодор». Номер MDS 938. Он целует меня прямо посреди улицы. Этот поцелуй не такой требовательный, как вчера ночью, но более значимый. Его щетина жжется. Он дает мне все свои телефоны и записывает мой на трамвайном билетике. Я очень внимательно слушаю, но он не говорит: «Я тебе позвоню».

Вечер воскресенья. 20.00.

– Привет, мама.

– Привет, дорогая. Хорошая выдалась неделька?

– Отличная. – «Занималась сексом с крутым ирландцем на кухонном полу». – Как сыпь мистера Паркера, прошла?

– Лучше, намного лучше. Вчера о таком ужасе в газете прочитала.

– О чем?

– О двух мальчиках, пяти или шести лет, кажется, они были близнецами. У них не было домашних животных, и вот они решили устроить игру – один будет собачкой, а другой поведет ту собачку на прогулку. И вот один, не помню уж какой, пошел в спальню родителей и взял старый отцовский ремень. Надел его на шею второму мальчику, как собачий ошейник с поводком, понимаешь? Можешь представить, что было дальше, – удавился бедняга, так и не смогли они снять тот ремень.

Удушился насмерть. Что за ужасы нынче в газетах?! Представь, каково бедным родственникам того парня? Хоть вообще не читай. Как думаешь, что еще можно использовать для подкормки, кроме газет? Грейс? Грейс, ты меня слышишь?

Слышу.

– Не знаю, мам. Рекламу из почтового ящика? Журналы? Мистера Паркера?

– Очень смешно, дочка. Нет, наверняка цветные чернила вредны для почвы. Буду просто покупать газеты и не читать.

Проходит 19 минут.

– Привет, Грейси.

– Привет, Джил.

– Слушай, я вот что хотела сказать… Мы с Гарри едем в Китай. С детьми всё будет в порядке. С ними всё будет в порядке, как думаешь?

– Конечно.

– Они будут жить у друзей. И ходить в школу, как обычно. Для своего возраста они вполне серьезные дети. Всё с ними будет в порядке. И это всего на неделю.

Да, Джил. Ничего с ними не случится.

– И с мамой ничего не случится. Как думаешь, с ней всё будет в порядке?

Нет, Джил. Я думаю, прилетят пришельцы-человекоубийцы, приземлятся в вашем бассейне и всех их сожрут. Говорю ей, что мне пора. Я не могу говорить. Слишком много мыслей.

В понедельник идет дождь, 12 градусов. Не по сезону дождливо и холодно. Люблю Мельбурн, но это… В разгар лета льет как из ведра, и капли твердые, как град. Сотни, тысячи капель. Миллионы. Миллиарды. Дождь выбивает меня из колеи. Завтрак не жуется, и холод пробирает до костей. На завтрак я всегда ем 40 г свежих мюсли (содержание жира в обжаренных просто немыслимо), 200 г обезжиренного йогурта (тот йогурт, что стоит первым в холодильнике супермаркета и продается в упаковках по 2 штуки, ни в коем случае не по 6 – я беру 5 упаковок) и 1 банан, порезанный на 10 кусочков.

Когда идет дождь, хочется есть тосты, макая их в яйцо всмятку.

В прошлом году я купила лабораторные весы. Почти невозможно отмерить мюсли с точностью до грамма. Почти бесчеловечно есть одно и то же каждый день, без вариаций. Почти невозможно верно сосчитать шаги, когда идет дождь и очень хочется обойти лужу.

Меня тошнит от всего этого.

В понедельник мне не захотелось завтракать. Чуть не прогуляла кафе – куда приятнее сидеть дома рядом с обогревателем. Когда я всё же пришла, не захотелось апельсинового торта. Глазурь оплыла по краям, как будто торт простоял в витрине все выходные. Дома я посмотрела по телевизору старый фильм с Грир Гарсон и сделала 10 упражнений на пресс в первую рекламную паузу и 10 приседаний во вторую. Ужинать тоже не хотелось. Резать еду на кусочки казалось скучным и бессмысленным занятием, а ведь обычно меня успокаивает это ритмичное действие. И эта курица… Господи, как же она мне надоела! Хочу овощную лазанью – пышную, с золотисто-коричневой сырной корочкой. Запеченного лосося, посыпанного тертой лимонной цедрой, с каперсами, может быть, еще с веточкой укропа и картофельной запеканкой. Пирог с мясом и почками под толстым слоем теста высотой 10 сантиметров – и раскрошить корочку вилкой. Чили кон карне с привкусом тмина, остающимся на языке, тако, хлебный пудинг и арбуз. Только не вместе. По отдельности. Каждый день, с тех пор как я перестала ходить на работу, я ем мюсли, йогурт, бананы, сэндвичи с тунцом и яичным салатом (через день) и курицу с овощами. Уже 24 месяца одно и то же.