— Наверно, добровольцам потребовалось много смелости, чтобы подвергнуть себя мутации, — говорю я.

— Да.

— Сколько людей живет в деревне? — интересуюсь я.

— Больше, чем ты думаешь, — отвечает Лейна. — Камни всё катятся.

Что она имеет в виду?

— Когда Общество начало сгонять Отклоненных и Аномалий в лагеря-приманки, — объясняет Лейна, — большинство из них стали убегать в эти места, каменные деревни. Слышал о них?

— Да, — говорю я, вспоминая Лей.

— А теперь мы все собрались в одной деревне, последней, — говорит Лейна, — ее называют Эндстоун. Мы объединили свои силы, пытаясь обратить свой иммунитет в ваше лекарство.

— Зачем? — удивляюсь я. — Что хорошего сделали для вас те, кто живет в провинциях?

Лейна смеется. — Особо ничего. Но Лоцман кое-что пообещал нам, если к его возвращению мы добьемся успеха.

— Что, например?

— Если мы найдем лекарство, — объясняет она, — он на своих кораблях доставит нас в Иные земли. Мы желаем этого так же сильно, как и он желает лекарство, поэтому сделка справедливая.

— И если выяснится, что наш иммунитет изменится с переменой места жительства, то нам, конечно же, захочется, из предосторожности, взять с собой и лекарство.

— Итак, Иные земли не сказка, — говорю я.

— Верно.

— А если вы позволите жителям провинций умереть, то получите корабли Лоцмана в свое владение, — продолжаю я. — Или дождетесь, когда все вымрут, ворветесь в их города и дома, и будете жить там.

И вдруг ее беспечная, обаятельная маска спадает с лица, и я замечаю под ней презрение. — Вы похожи на крыс, — говорит она с прежней любезностью. — Если большинство из вас и умрет, то оставшихся будет все равно больше, чем мы смогли бы побороть. Мы готовы оставить вас всех и уехать в те места, где вы не достанете нас.

— Зачем вы рассказываете мне все это? — спрашиваю ее. Мы только что познакомились, поэтому она еще не может доверять мне.

— Вам лучше сразу понять, какие потери нам грозят.

И я, наконец, понимаю. На карту поставлено очень много, и она не сможет и не захочет терпеть ничего, что поставит достижение ее цели под угрозу. Здесь нам придется быть начеку. — У нас общая цель, — говорю я. — Найти лекарство.

— Вот и отлично. — Она понижает голос и бросает взгляд на Кая. — Так, скажи мне, — спрашивает она, — когда он должен слечь?

Кай немного ускорил шаг. — Уже недолго осталось, — отвечаю я. Кассия возбуждена, она сияет просто потому, что Кай рядом с ней, даже несмотря на беспокойство о том, что он, возможно, болен. Интересно, стоило бы подцепить заразу, если бы я знал, что она меня любит? Если бы у меня была возможность поменяться с ним местами, сделал бы я это?

Когда это происходит, все кажется неожиданным и замедленным в одно и то же время.

Мы идем по узкой тропе, когда Кай падает на колени.

Я приседаю около него, кладу руки ему на плечи.

Его глаза, не сфокусированные сначала, находят меня. — Нет, — говорит он. — Не хочу, чтобы ты это видела.

Но я не отвожу взгляд. Я мягко подталкиваю его, пока он не ложится на весеннюю траву, и поддерживаю его голову руками.

Его волосы мягкие и теплые; трава прохладная и молодая.

— Инди, — произносит Кай. — Она поцеловала меня. — Я вижу боль в его глазах.

Я знаю, я должна быть в шоке. Но сейчас это не имеет значения. Что важно здесь и сейчас: его глаза, которые смотрят на меня, мои пальцы, которые поддерживают его и касаются земли. Я уже хочу сказать Kаю, что это не важно, но потом понимаю, что для него это что-то значит, иначе он не сказал бы мне. — Все в порядке, — шепчу я.

Кай вздыхает, устало, но с облегчением. — Как в ущельях, — говорит он.

— Да, — соглашаюсь я. — Мы преодолеем их.

Ксандер тоже становится на колени. Мы все смотрим друг на друга, мои глаза на миг встречаются с глазами Ксандера, затем с глазами Кая.

Можем ли мы доверять друг другу? Можем ли оберегать друг друга?

По краю тропинки трава уступает место полевым цветам, некоторые из них розовые, некоторые синие, а какие-то красные. Ветер шевелит траву у наших ног, наполняя воздух чистым запахом цветов и земли.

Кай следит за моим взглядом. Я протягиваю руку, срываю один из бутонов и катаю его по ладони. Он уже созрел, приобрел оттенок и текстуру, я смотрю вниз и ожидаю, что моя ладонь окрасилась, но это не так. Бутон сохраняет свой цвет.

— Однажды ты сказал мне, — говорю я Каю, показывая ему бутон, а затем зажимаю его в его руке, — что красный — это цвет начала.

Он улыбается.

Цвет начала. На мгновение, перед глазами замелькали воспоминания. Редкий момент весной, когда и почки на деревьях и цветы на земле красные. Воздух холодит и согревает одновременно. Дедушка смотрит на меня своими яркими и решительными глазами.

Значит, весна. День красного сада, упомянутый дедушкой на микрокарте, был весной, когда и почки на деревьях и цветы красного цвета в одно и то же время. Я уверена в этом. Но о чем мы говорили с дедушкой?

Я уже не помню. Но я чувствую, как пальцы Кая переплетаются с моими, и думаю, что такой он и есть всегда: он дает мне что-то, когда большинство сказали бы, что осталось только отпустить.

— Кай, — говорит Кассия. Я думаю, что, если это последний раз, когда звук ее голос достигает моих ушей. Может ли неподвижный вообще что-нибудь слышать?

Я знал, что заболел, когда не смог сохранить равновесие на корабле. Моё тело не двигалось, когда инстинкт говорил, что я должен. Мои мышцы расслабляются, а кости уплотняются.

Ксандер стоит на коленях рядом со мной. Я мельком улавливаю его лицо. Он думает, что найдёт лекарство. Ксандер не слепой. Просто сильно верит. Чертовски больно видеть это.

Я оглядываюсь на Кассию. Её глаза прохладные и зелёные. Когда я смотрю в них, я чувствую себя лучше. Всего на миг боль приглушается.

И снова возвращается.

Теперь я знаю, почему люди не пытаются долго бороться.

Если я перестану бороться с болью, усталость победит, и это кажется предпочтительнее. Я лучше буду спать, чем ощущать боль. Чума была гораздо добрее, чем мутация, осознаю я. Чумы не приносила язв, которые, как я чувствую, образуются вокруг моего туловища и извиваются по всей спине.

Я вижу краткие красно-белые вспышки, когда жители перекладывают меня на носилки. Появляется другая мысль. Что, если ты поддашься усталости, позволишь себе стать неподвижным, а боль снова вернётся?

Кассия дотрагивается до моей руки.

В Каньоне мы были свободны. Не долго, но были. На ее коже был песок, а волосы пахли водой и песчаником. Кажется, я чувствую запах приближающегося дождя. Когда он прольется, буду ли я слишком далеко, чтобы вспоминать?

Хорошо сознавать, что Ксандер здесь. Когда я отключусь, она будет не одна.

— Ты прошла через Каньон, чтобы найти меня, — шепчу я Кассии. — Я же пройду через это испытание, чтобы воссоединиться с тобой.

Кассия сжимает одну мою руку. В другой я чувствую цветок, что она дала мне. Воздух в горах прохладен. Я могу сказать, когда мы проходим под деревьями. Свет. Тень. Свет. Почти приятно осознавать, что кто-то другой несет мое тело. Оно чертовски тяжелое.

А затем нарастает боль. Все вокруг становится красным, и это единственное, что я могу видеть — ярко-красный цвет перед закрытыми веками.

Рука Кассии исчезает.

Нет, хочу я закричать. Не уходи.

Вместо этого появляется голос Ксандера. — Главное, — говорит он мне, — чтобы ты помнил, что нужно дышать. Если ты не будешь прочищать легкие, то рискуешь подхватить пневмонию. — Пауза. Потом он добавляет: — Мне очень жаль, Кай. Мы найдём лекарство. Я обещаю.

Потом он уходит, возвращается Кассия, теперь её рука мягко пожимает мою ладонь. — То, что Лоцман цитировал на корабле, было стихотворением, которое я написала для тебя. Я, наконец-то, закончила его.