Вторичная канонизация Ходасевича произошла уже на наших глазах, в 1980–1990-е годы. Исторический парадокс заключается в том, что в конце XX столетия именно этот поэт, казавшийся современникам (и себе) консерватором, зазвучал гораздо острее и современнее многих авангардистов. Оказалось, что именно он острее всего почувствовал антропологический и языковой опыт, актуальный для нас. И даже то, что, может быть, в течение десятилетий отталкивало от него широкого читателя — жесткий, некомфортный, антиромантический взгляд На человека в сочетании со строгостью и требовательностью к себе и миру — для подлинных его поклонников ценнее всего.

С другой стороны, Ходасевич стал для нынешних его читателей одним из самых ярких свидетелей литературы своего времени. Наличности очень многих его современников мы смотрим его глазами, настолько убедительны его описания. И хотя его литературно-критические оценки порою оказывались пристрастны и однобоки — этого нельзя сказать о его глобальных эстетических концепциях.

Ходасевич, «чающий и говорящий», — не просто автор нескольких десятков драгоценных стихотворений (хотя это, конечно, главное). Отношение к его памяти и его наследию проверяет и измеряет многое в русской культуре. И если он не пребывает в том «счастливом одиночестве», о котором писал Набоков, — то лишь благодаря исключительному богатству русской поэзии последних двух веков.