Ах, если бы я раньше узнала обо всем этом! Какой кошмар! Впрочем, это был не кошмар, это был вполне обычный склад ума среднего мужчины, не вполне приспособленного к семейной жизни. Да и разве я сама не вела себя так же гадко по отношению к Янни?

— Ведь вы же человек с мировым именем, фрау Лустиг! — проникновенно закончил папа Шутц. — На кой вам сдался этот оболтус? Ведь он совсем не вписывается в вашу жизнь!

«Человек с мировым именем»!.. Этот «человек с мировым именем» был разочарован, испуган, покинут его сыном, впал в депрессию и забросил работу; его здоровье ухудшилось и находится под угрозой. Всю жизнь я имела просто бессовестно много счастья. Всю жизнь надо мною как будто летал ангел-хранитель и направлял мой жизненный путь к счастью. Так почему же этого не происходит и на сей раз? Счастье все же изменило мне…

А есть ли оно вообще, это счастье? И чем оно вызывается — обстоятельствами нашей жизни или это просто карма, рок, фатум?

«Я полагаю, что каждый человек получает такую жизнь, какую заслуживает», — сказал Сартр. Тут не нужно никакой прошлой жизни, чтобы понять, отчего заварилась эта каша и как ее расхлебывать. Выдержать или покончить.

«Покончить» в случае с Симоном было невозможно. «НЕВОЗМОЖНО!!!» — огромными буквами было написано на моем щите и в моем сознании. Значит, «выдержать».

Его ласки были сладким, сильнодействующим ядом, а слова — кандалами. Он заковал меня магией своих обещаний. Словно находясь под гипнозом, я хотела думать и верить, что в один прекрасный день мое, — нет, — наше желание сбудется каким-нибудь чудесным образом. Он писал мне бесконечное число необыкновенно прекрасных любовных писем. И говорил: «Я люблю тебя!» Каждый день, по многу раз, в том числе и по телефону. Когда он звонил — мне было хорошо, не звонил — плохо. Он был моим наркотиком.

Свое шоу я уже отыграла, с привычной сноровкой, почти автоматически, и это было большое облегчение; но я плыла по жизни без перспектив и без радости, плохо выглядела и производила впечатление больного человека.

Янни нашел себе новую подругу. Ее звали Штефферль, она была двадцати шести лет от роду, смазливая, белокурая девчушка со слабым характером, которая каждое утро вставала в половине седьмого, чтобы подать ему завтрак в постель. Она вернула ему чувство собственного достоинства в области секса. Я полагала, что заслужила более достойную преемницу, чем фабричная работница из Австрии, — все же эта Штефферль была действительно довольно глупа. А мой муж был все еще мой муж. Янни был очень, очень влюблен.

Штефферль сбежала от него через несколько месяцев, по поводу чего он стал предъявлять мне претензии и захотел тут же развестись. Видите ли, Штефферль собиралась уже выйти за него замуж и родить ребенка, а я постоянно вмешивалась и наводила на нее ужас своим призраком экс-жены, упрекал он меня. В этой ситуации он показался мне инфантильным и невоспитанным, а его упреки — чудовищно несправедливыми. Позже он сказал мне, что испытывал почти физическую зависимость от нее, подобную той, которую испытывала я сама по отношению к Симону, и если бы у них и в остальном все пошло бы, как у меня, то вряд ли эта Штефферль ушла бы от него сама. Так что, возможно, для него это было только к лучшему.

— По воскресеньям она постоянно хотела сидеть перед телевизором и смотреть передачу про какого-нибудь Шарика или Бобика! Ее необыкновенно привлекали передачи о животных, и, пожалуй, ничего кроме них. С ней практически не о чем было говорить… — говорил он позже.

Но в то время все попытки сближения и примирения кончались ничем, наши эмоции были еще слишком бурны. Разговор, который мы вели, мирно прогуливаясь, касавшийся проведения предстоящего рождественского праздника — первого с тех пор, как он ушел, — закончился безобразной ссорой. Я, конечно, понимаю, что у него тогда были проблемы, но ведь и нервы у него получше моих! А у меня тогда никакого просвета даже и не предполагалось, я все сильнее страдала из-за нерешительности Симона, убивавшей меня.

Совместное с ним существование превратилось в монотонный бег по кругу, мы вместе тренировались, занимались сексом и вели длиннейшие телефонные разговоры, во время которых я всегда говорила больше, чем он. Все застоялось, всякое возможное развитие зашло в тупик, мы никуда не двигались больше.

А может, это и к лучшему, говорила я себе.

Я поставила ему ультиматум, первый из многих, и была настроена крайне серьезно. Я хотела внести в свою жизнь порядок и определенность. На следующий день Симон пришел и провозгласил:

— В субботу, 22 октября, я приду окончательно. Я собираюсь все рассказать жене!

О, Бог мой, в который раз!..

Четко определенная дата в равной мере и воодушевила, и ужаснула меня. Наконец-то он весь, полностью, будет моим… Но, с другой стороны — что я с ним буду делать? Про себя я так решила, что, видимо, его секс со своей супругой становится бесцветным, а со мной — как раз наоборот. И он не прекращал разглагольствовать о нашем совместном будущем.

Приближался назначенный день.

Вместо восьми часов, как договаривались, он позвонил в десять и начал плести какие-то небылицы о людях, которых он в свое время «кинул» и которые якобы теперь нажимают на него и требуют назад свои деньги, поэтому ему сейчас срочно нужно в Деггендорф и он может там несколько задержаться.

Я задремала, вконец вымученная ожиданием. А в полночь в ужасе подскочила — Симон еще не приехал! Я бросилась к машине, подгоняемая каким-то неясным, тревожным чувством, помчалась к его дому. Там я припарковала свою машину на достаточном расстоянии от дома и подошла сколь можно близко, чтобы посмотреть, дома ли он, стоит ли его машина перед входом?

Я приблизилась к садовой изгороди прямо под окнами жилых комнат, как раз так близко, чтобы услышать, как он самозабвенно трахает свою жену, которая стонала и выкрикивала бессвязные непристойности. Это звучало похотливо, горячо и истерично. И мало напоминало «бесцветный супружеский секс».

Я была вне себя от такого наглого обмана. Шок был так силен, что почти лишил меня дыхания. Я развернулась и бросилась прочь оттуда. Мне не хватало воздуха… Мысли проносились с бешеной скоростью. Меня потрясло не то, что он оттрахал свою жену, а его лицемерие. Но что мне делать? Он был неуязвим для критики, словесные атаки оставляли его холодным. А когда он напакостит обеим женщинам, то найдет себе других. Учить жизни можно только того, кто хочет учиться. А какое я вообще имею право учить его? Его характер — это его характер. Разве он не имеет права быть таким, какой есть? Выдержать или покончить…

Я села в машину и рванула в темноту леса. Октябрьский холод пробирал меня до костей — я чувствовала себя так, как будто из меня только что выпустили всю кровь, всю жизнь и всю любовь.

Уходи, Лена, беги прочь, пока есть еще время; оставь этого человека, тебе плохо с ним, он делает тебя больной, слабой. Ты, как падший ангел, несешься из света во власть тьмы, и к тебе уже тянутся черные, когтистые лапы…

Ты падаешь и падаешь, и скоро уже никто не сможет тебя удержать… Вставай и иди! Иди прочь от этого человека… В нем нет ничего, что тебе нужно!..

Все напрасно. Не утруждай себя, мой внутренний голос, я знаю, что ты прав. Но я не могу. Оставь меня в покое — печалиться и плакать…

Итак, ему всегда нужна женщина, которая тоскует по нему. Видимо, сама мысль о моем мучительном ожидании так вдохновляет его, что он упражняется на своей жене еще активнее, чем обычно!.. Благодаря моей тоске он чувствует себя полноценнее. Что ж, этого можно было ожидать…

Бог знает, куда я бреду, что позволяю с собой делать?.. И если Симон не имеет понятия об этике и человеческом достоинстве, то у меня-то оно есть; так же, как и у Янни, несмотря на то что наши с ним словесные баталии порой заканчивались почти дракой, мы с ним оба обладаем чувством стиля, такта и внутреннего достоинства!..