— Взгляните, уважаемая… стоило только на что-то решиться самой, как это тут же удалось.

— Вы забываете, что все-таки потребовалось время на обучение мастерству.

— Это верно, но проблема женщин в том, что сначала они спихивают на мужчин функции вожака, а потом сами же жалуются на результаты этого. В нормальных, зрелых отношениях в одной ситуации лидирует один, в другой — второй.

Я откусила от своего бутерброда, который вот уже час лежал на столе невостребованный. Жуя, я ответила:

— Вы забываете, что мужчины сами охотно берут на себя руководство и хотят указывать, каким путем следует идти.

Торак перебил меня.

— Но только тогда, когда вы это им позволяете, уважаемая! Ведь со своими музыкантами вы получили прямо противоположный опыт.

— Ну да, борьба утомляет, но иногда мне тоже приходится сделать привал и опереться на кого-то.

— Это вы делаете и в спорте и потому не впали в покорную пассивность. Жизнь — это борьба, это провокация. Выносливость тренируема, разве вы этого не знали?

— Знала, конечно, это ведь я сама и говорила!

— Вдумайтесь, какой маленькой вы сделали себя и какой сильной снова стали. Вы же никогда не ломались, а только все сильнее и сильнее прогибались или… может быть, даже собирались в складки? Вы обладаете чрезвычайной гибкостью, и в этом-то и кроется ваша сила.

Он закрыл глаза и оставил меня наедине со своими мыслями. И вдруг сказал тихо:

— Когда я вижу перед собой цветок вашей жизни, то вижу тоненький стебелек, производящий очень хрупкое впечатление; но когда приглядываюсь к нему ближе, то замечаю, что у этого стебелька такая прочность, которая позволяет ему бесконечное число раз сгибаться и наклоняться. А сила, с которой он потом выпрямляется, может чувствительно поранить того, кто окажется рядом в этот момент… Будьте добры и помните о своей силе. Будьте осторожны в обращении с ней. Другие уже упали в пропасть, которую вы смогли миновать.

— Я была в этой пропасти…

Торак пожал плечами.

— Может быть. И все-таки, это очень интересно. Многие там не были. Они так и живут: ровно. Без взлетов, без падений, не испытав ни глубины, ни мудрости. Они знают об этом, но все имеет свою цену — слава, страдания, и большая часть людей не захотела бы пережить то, что довелось пережить вам.

— Да, я знаю. Они не выглядывают и за край своей собственной тарелки, но всегда знают, что и как должно происходить. Это же действительно смешно: ничего за свою жизнь не пережить, но при этом устанавливать критерии.

— Вы слишком многого ожидаете от людей и, когда они дают меньше, чем вы ожидаете, начинаете их презирать. А что даете, то и получаете. Вы правильно поступаете со своим сыном: оставляете его, как он есть, и помогаете в случае нужды. Почему вы не делаете так и с остальными людьми?

Я хотела ответить, но он не дал мне.

— Ваши претензии к самой себе и к другим — это тот камень, о который вы постоянно спотыкаетесь. Смотрите на жизнь проще и не увлекайтесь обожествлением. Когда вы обожествляете мужчину и превозносите его, что ему еще остается, кроме как рухнуть с воздвигнутого пьедестала? И также не стоит их демонизировать. Напишите сто раз в своем дневнике: «Я не должна придавать такое значение мужчинам». Или на выбор: «Мужчина не есть центральный пункт моего бытия».

Торак продолжал прясть нить своей мысли дальше. Он полагал, что я неприязненно отношусь к мужчинам потому, что позволяю им помыкать собой, и настоятельно советовал становиться независимой. С возрастанием моей самостоятельности мужчины потеряют свою чрезмерную важность и, заодно, оставят свои кривляния.

— Вы полагаете, что я не сержусь на самих мужчин, а обижаюсь на свою зависимость от них?

— Да, — кивнул он, — именно так он и думает! И вы должны препятствовать этому! А вы обвиняете в этом мужчин. Ваш любимый был наивным, экзальтированным человеком, переживающим иногда романтические вспышки. В вашем случае он погрузился в кратковременное воодушевление и скрылся прежде, чем вы смогли схватить его!

Я ударила кулаком по столу и взволнованно воскликнула:

— Но почему же он не мог, черт бы его побрал, хоть раз признать свою вину??

— А, может быть, он и сам ее не видел? Наш герой, Симон, был мечтателем, слепым к реальной действительности, а вы ждали от него зрелых решений!

Торак посмотрел на меня. Я ничего не сказала на это, и он продолжил:

— А теперь вы ждете от меня, что я выведу вас из этой путаницы. А почему, собственно? Только потому, что я так утверждаю? Почему вы так наивны?

— Моя интуиция подсказывает, что вы действительно можете это сделать.

Он покачал головой и громко рассмеялся, что меня несколько задело.

— А может быть, я всего лишь слушаю эти истории о страданиях и возбуждаюсь, потому что ничего подобного сам пережить никогда не смогу?.. И посмотрите, здесь мы подошли к интересному месту: вы признаете функции мудрого шута, я принимаю их вместе с ролью духовного наставника. А ведь вы можете наставлять себя сами, уважаемая!

Женщины сильнее, чем они подозревают,

мужчины слабее, чем они выглядят.

Насколько верно это изречение! Я всего лишь уродливый клоун, который изображает из себя вашего персонального советчика, и, очевидно, так бывает со многими мужчинами. А вы та, которая дает мне играть эту роль! А ведь вы — создательница собственной судьбы, вы и только вы, уважаемая!..

— Не совсем… — сказала я, — слушайте дальше…

И все же…

Лена все сильнее тосковала по Симону. Ей было трудно выносить его отсутствие и растущее внутреннее напряжение:

…только знать, как у него дела!.. Печален он или радуется… Здоров ли он, вернулся ли к своей жене… Что он делает без меня?..

И однажды, в ноябре, когда первый туман покрыл поля и все деревья сбросили листву, в ее сердце заполз холод. Никто не мог заменить ей Симона. Ни Янни, ни ее сынишка, ни мама, ни молодые жеребцы, ни старые ухажеры — никто из круга друзей и родственников не мог дать ей чувство защищенности и безопасности, которое давал Симон, разбивший ее сердце. Но он мог бы заботливо собрать осколки, осторожно взять их в свои руки и согревать своим звериным дыханием… И даже если бы это было больно, то, все же, руки были бы мягкими и теплыми и пахли бы им. Теперь с каждым днем становилось все мучительнее не звонить ему, постоянно держать себя в узде, тренироваться в то время, когда его там не может быть.

Однажды она пришла домой вечером и спросила у своего сына:

— Мне бы так хотелось узнать, как у него дела! Стоит мне позвонить, как ты думаешь?

И двенадцатилетний ребенок ответил так, как ответил бы любой его сверстник:

— Оставь это, мама, радуйся, что он, наконец, оставил нас в покое! Он тебе больше не нужен. А теперь давай поиграем в «Скрабб»?

— Да, — сказала Лена, — да, Бени, конечно. Я сейчас приду. Ты пока доставай игру. Мне еще нужно ненадолго зайти в свой кабинет.

Она уселась за письменный стол и в наступающей темноте сортировала почту. Было восемь часов вечера. С улицы в дом проникал слабый свет. Ей не хотелось яркого. Затем она прослушала автоответчик.

Баварское телевидение просило позвонить по поводу одной передачи; Пит хотел завезти ноты; Нонни говорила, что зайдет на следующий день, около четырнадцати часов. И потом последний звонок… Голос мамы в тишине комнаты:

— Лена… это мама… папа умер!

Лена не пошевелилась. Она не могла шевелиться. Она не могла дышать. Ее легкие были словно скованы ледяным панцирем. Долго, на бесконечные секунды. И вдруг из них вырвался крик и забился в четырех стенах.

Ее грудь придавило тяжелой плитой, череп был пуст, и взгляд уходил в ничто…

— Бенедикт!!!!… Иди сюдаааа!!! Скорее!!… Пожалуйста!! Иди!!!!!

Бени, еще ничего не понимая, прибежал через весь дом к ней в кабинет.

— Что такое, мама? Что случилось?