Суббота принесла школьникам к открытию крикетного сезона холодную погоду с моросящим дождем. Обычно я отбывал свое дежурство с удовольствием. Ребята за игрой в крикет вели себя сравнительно пристойно, а те, что оставались в зрителях и подходили перекинуться словечком, выбирали против обыкновения не самое забористое. На спортплощадке было славно. У ворот очень кстати расположились конечная остановка трамвая и новенькая общественная уборная, но с площадки их было не видно. Слева от крикетного поля выстроились тополя, справа — дубы и яворы, а впереди, под уклоном, открывалась панорама города за легкой дымовой завесой, сквозь которую серебристо мерцали газгольдеры.

Я стоял в пальто и с состраданием следил за школьниками, одетыми в блейзеры и белые фланелевые брюки. Тщась хотя бы в слабой мере восполнить пробелы по части светского лоска, директор школы требовал, чтобы во время летнего триместра учащиеся ходили на спортплощадку в белых брюках. Этому — и пожалуй, только этому из всех школьных правил — они подчинялись и оттого выглядели страх как авантажно.

Летним вечером, когда солнышко, косо пробиваясь сквозь деревья, золотит быстрые мальчишеские фигуры в белом, тебе нет-нет да и пахнет в лицо романтикой школьных лет — той романтикой, какую сладко вспоминать всякому, пусть даже он никогда ее не изведал. Здесь все щемяще слилось воедино: свобода и ощущение, что каждая жилка в тебе играет, скупые отзвуки с поля, чей-то одинокий возглас, жидкие хлопки, покой и движение, ярко-зеленая трава под ногами. В непогожий субботний день чувствовалось то же самое, разве что с меньшей силой.

С минуты на минуту ожидая Миртл, и отбояривался от мальчишек, которых как назло тянуло подойти поболтать, и стоял у подножия трибуны в одиночестве.

— Здорово, Джо! — Увлеченный игрой, я не заметил, как ко мне бочком подобрался Фред.

Штаны у Фреда сверкали белизной. Землистый цвет лица выгодно оттенял болотно-зеленый блейзер. Прическа истекала бриллиантином.

— Щеголем глядишь, Фред.

Фред глуповато ощерился.

— Попался, который кусался, в лапы к господину Чемберлену. — В первую секунду я не сообразил, о чем речь. Ах, это он о предстоящем призыве в армию. Значит, уже и до школьников докатилось. Меня это неприятно поразило. — Всех он нас зацапал в лапы.

— И услышал: «Извольте, сделайте милость», — сказал я.

Фред притих. Было видно, как сказанное мною постепенно доходит до его сознания. В конце концов он вздохнул и побрел прочь.

Я присел на край скамьи. Какое мне дело, кто выиграет, когда Миртл все нет и нет.

Тучи на небе сгустились сильней, но дождик перестал, Неожиданно наступила смена подачи, и я заметил, что ко мне, огибая поле, направляется Фрэнк.

— Я хотел с вами поговорить, если вы не против?

Я глянул на него исподлобья довольно кисло.

— Вы извините, что я вас беспокою. — Он замялся; что-то тут было неладно.

Я не скрыл от него, что жду Миртл, — какая разница, все равно он сто раз видел нас вместе.

Фрэнк присел рядышком.

— Как она придет, я тут же смоюсь.

Мы помолчали.

— Я насчет Тревора. — Он с таким вниманием следил за игрой, что, казалось, больше его ничего не занимает.

— Да?

— Не знаю, может, хоть вы повлияете на него.

— В каком смысле?

— Чтобы взялся за ум.

— А что такое?

— Ну, во-первых, он перестал заниматься.

— Да он и раньше не утруждал себя.

— А теперь вообще ни черта не делает.

— Вероятно, метит в художники. — Я покосился на Фрэнка чуть насмешливо.

— Он и над картинами забросил работу.

Это становилось любопытно.

— Чем же он тогда занят? — Я оторвал взгляд от ворот и впервые посмотрел Фрэнку прямо в лицо.

— Шляется изо дня в день по дурацким сборищам и пьянствует. Это до добра не доведет.

Меня, прямо скажем, не слишком трогало — доведет это Тревора до добра или нет, и страхам Фрэнка я тоже всерьез не придавал значения. Сам не знаю, отчего я продолжал этот разговор. Что-то в нем притягивало меня, манило дальше.

— По каким это сборищам?

Фрэнк пробурчал что-то невнятное, но я разобрал слова «художественное училище». И мгновенно разгадал, что притягивает меня в этом разговоре.

— Кто же на них собирается?

Фрэнк отвел взгляд.

— Я был всего один раз…

— Но тебе наверняка известно. Неужели Тревор не рассказывал?

— Думаю, вам их имена ничего не скажут. Не того сорта публика, с какой вы знаетесь.

— Так-таки ни одной знакомой души? — Напрасно я силился напустить на себя равнодушие.

— Миртл, по-моему, бывает, если уж на то пошло.

Фрэнк застенчиво посмотрел на меня. Я молчал. Я вспоминал, с какой серьезностью Том предупреждал, как Миртл проводит время, когда я не допускаю ее до себя.

— А Том ходит на эти вечеринки?

— Нет. Но дружок этот его — Стив — вроде ходит.

Признаюсь честно, мне на минутку полегчало.

— Соберутся всей компанией, и пошла богема.

— То есть?

— Разлягутся на полу и хлещут пиво.

Я не отозвался.

— Вы не думайте, я не ханжа. Но так бездарно убивать время…

— И с кем Миртл приходит?

— С журналистом из одной вечерней газеты. Не то Хаксби, не то в этом роде. Влюблен, говорят. Зря надеется, — прибавил Фрэнк задушевно, — я-то знаю.

Я повернулся к нему вполоборота.

— Ладно, Фрэнк, с Тревором я поговорю. — Во мне крепла уверенность, что от подобных сборищ всем только вред. Упразднить бы их к чертям собачьим, отныне и навеки.

— Это будет не просто. Ему очень лестно, когда его приглашают.

— Для меня неожиданность, что он такой любимец общества. По-моему, к нему хорошо относимся разве что ты да я.

— Ему родители разрешают брать машину, и он после всех развозит по домам.

— Можешь не волноваться, Фрэнк. — Я постарался дать понять, что разговор окончен. Мне не терпелось отвязаться от него. На душе у меня было смутно и неспокойно. Сборища, богема. Хаксби. Передо мною распахивались горизонты — и самого, скажу я вам, неутешительного свойства. И Тревор был тут совершенно ни при чем.

Мы посидели тихо. С поля донесся вопль — боулер с товарищами по команде обратился к судье, чтобы он засчитал им преимущество; судья им отказал. Фрэнк посмотрел на часы и лихо поднял воротник, так что концы уперлись в подбородок.

Мне гордость не позволяла смотреть на часы. Я посмотрел на небо: небо прояснялось.

— А вот и намек, что мне время удалиться, — сказал Фрэнк.

В воротах за дальним концом поля показалась Миртл. Я двинулся ей навстречу.

— Что за жуткий день! — С первых же слов Миртл бесповоротно задала тон всему разговору. Она говорила глухо и отчужденно. Я поцеловал ее в щеку.

— Не так страшно. Я рад, что вижу тебя, милая.

Миртл взглянула на меня и отвернулась. Заметно было, что ее гнетет какая-то кручина, хотя она честно крепилась, стараясь не поддаваться. Я обратил внимание, что на ней новая шубка из черного каракуля. Очень к лицу. Что я и сказал. Миртл запахнула шубку плотней.

— Я так озябла.

Я предложил немного пройтись. В конце концов, если хочешь согреться, самое лучшее — подвигаться, правильно? Миртл смерила меня взглядом, который говорил ясней всяких слов, сколь бескрыло мое воображение. Но прогуляться мы тем не менее пошли.

Мне было не до шуток. Целый месяц врозь, а как расстались, так и встретились. Первое свидание за долгий месяц — как я его ждал! А Миртл ко мне немилостива. Видно, зря говорят, что разлука уносит обиды.

Но все-таки Миртл была рядом, и от этого настроение у меня слегка поднялось. Немилость ко мне не стерла с ее щек прелестный румянец и не погасила блеск ее глаз. Я решил, что попробую поднять и ей настроение. И стал делиться соображениями о том, как мы проведем вечер.

Неожиданно Миртл бросила на меня быстрый взгляд из-под ресниц. На этот раз я уловил в нем не упрек, а упрямство. Она что-то замышляла.

— В чем дело?

— Ни в чем. — Она отвернулась.