Наступил золотой безветренный вечер. Рано утром облака потянулись с неба, и открылся ясный купол ослепительной голубизны, где целый день над улицами, над домами сияло солнце. Я пришел к часовой башне первым. Рядом помещалась большая аптека, и я стал напротив нее, опершись на стальную ограду. Время от времени, несмотря на полную тишь, до меня доносился специфический аптечный запах. На кругу то там, то сям останавливались и трогались дальше трамваи. Проходили туда и сюда автобусы, обдавая меня бензиновыми парами. Солнце все сияло. А Миртл все не шла.

Я переводил взгляд с одних часов на другие. Все показывали разное время. Миртл опаздывала, и я с удовольствием ушел бы домой. К сожалению, как бы ни врали часы, я был вынужден оставаться.

Наконец Миртл пришла. Мы не виделись довольно долго, и в первую минуту я подумал, не жар ли у нее. Ее лицо заливала густая краска, глаза словно бы сузились. Она подошла ближе, и я увидел, что лицо у нее заплаканное.

— Спасибо тебе, что согласился со мной встретиться, — сказала она.

Я был не в силах отвечать. Я собирался спросить ее, куда нам пойти, где удобней поговорить, но все вдруг выветрилось у меня из головы. Она, по-видимому, решила, что я намерен вести разговор прямо здесь, у часовой башни, — во всяком случае, она не спросила, пойдем ли мы куда-нибудь отсюда, и мы остались.

Голос у Миртл звучал глуховато, но держалась она твердо.

— Я хотела с тобой посоветоваться. Ты, наверное, знаешь — Том сделал мне предложение. Как ты думаешь, выйти мне за него?

Я опять ничего не смог выговорить, однако на этот раз по совсем иной причине. «Ничего себе предложеньице! Бредовая мысль…» Мои же слова, но звучали они теперь насмешкой надо мною самим. Никогда еще я так глупо не ошибался! «В обморок хлопнется от удивления или решит, что он спятил!» Ничего похожего! Сегодня я не могу без улыбки вспоминать о своей наивности. Сегодня я знаю, что ни одна девушка не хлопнется в обморок от удивления, кто бы ей ни предложил выйти замуж, и никогда в жизни ей не придет в голову мысль, что он спятил. Но в тот день, когда мы стояли на солнышке спиною к аптеке, а лицом к часовой башне и я повернулся к Миртл, услышав ее вопрос, она, должно быть, прочла у меня на лице горестное недоумение, никак не меньше.

— Почему ты так странно посмотрел? Что-то случилось?

— Да нет, — выдавил я. — Просто волнение, очевидно.

— Непохоже на тебя.

Я не отозвался: это она пропела с Томова голоса.

Миртл не сводила с меня глаз. Я уловил в них жесткую тень отчужденности.

— В этом я тебе не советчик.

— Отчего же?

— Не знаю. Не могу. Я запнулся, не находя нужных слов. — Я не вправе давать тебе советы. Ты должна понимать отчего.

Взгляд у Миртл при этих словах дрогнул, отчужденность в нем растаяла бесследно. Она опустила глаза и стиснула руки. Я заметил родинку у нее на запястье, где кончается манжета.

— Тогда, вероятно, нам и встречаться было незачем…

Я заметил у нее на лице новое выражение и мгновенно окаменел.

— Ну а ты что поделываешь? Я же тебя сто лет не видела. Я рассказал ей про письмо от мисс Иксигрек. Рассказывая, я невольно все более воодушевлялся, а Миртл все более теряла интерес. Обескураженный ее молчанием, я быстро сник.

Миртл крепче стиснула сплетенные пальцы. Вдруг она подняла голову и взглянула мне прямо в глаза.

— Я чувствую, это конец.

Конец. Я тоже взглянул ей в глаза и ясно увидел, что теперь она не лукавит. Почему — не знаю. Может быть, я за последние дни сказал что-нибудь или сделал, и чаша ее терпения переполнилась. Что стало последней каплей, я не знаю по сей день, а знал бы, наверное, не придал бы этому такого значения, как она. Душевные движения чаще всего столь для нас загадочны, что мы, стараясь объяснить их себе, цепляемся за события и поступки. Нас с Миртл привели к концу душевные движения. Это они, подобно приливам и отливам, то прибивали нас друг к другу, то уносили в разные стороны. События, поступки… Что они значат? Что-нибудь я сказал или сделал, а еще вероятнее, что-нибудь ляпнул или выкинул Том, и это для Миртл стало последней каплей.

— Да, — сказал я.

Она залилась слезами.

Не помню точно, что мы говорили потом. Отдельные фразы Миртл звучат у меня в ушах до сих нор. «Не понимаю, как ты можешь! После всего, что было у нас за этот год…», «Если б ты хоть половину того испытал, что я сейчас!» Но зачем продолжать? Когда рвут любовь, страдания неизбежны. Я и так сказал достаточно, настало время сомкнуть уста…

Наконец мы расстались. По-прежнему останавливались и трогались дальше трамваи. По-прежнему проходили туда-сюда автобусы. Миртл медлила. Вдруг в потоке машин показалось такси. Я не заметил, как она остановила его. Я только увидел, что она неожиданно садится в машину и уезжает.

Я остался на том же месте. Теперь, когда ничто меня больше не удерживало здесь, меня больше не подмывало уйти.

Не знаю, сколько я так простоял. Знаю только, что очнулся, когда на солнце вспыхнула шапка рыжих волос и ко мне знакомой походкой подошел мой друг Том.

— А, вот ты где! Я слышал, у тебя свидание с Миртл… Думал, я уже не застану тебя здесь.

Я промолчал.

Тогда Том мягко сказал:

— Знаешь что, пойдем-ка выпьем чаю.

Не дожидаясь ответа, он потащил меня в кафе. Лавочка внизу еще издали встретила нас крепчайшим кофейным благоуханием. Мы поднялись наверх и сели за наш любимый столик. Время чая давно прошло, и в кафе никого не было, кроме нас. Официантке не терпелось поскорее уйти домой, и ждать нам пришлось недолго.

Том сказал:

— У вас все кончено?

Я кивнул.

Том помолчал. Резковатым движением он поднес к губам чашку.

— Мне она сказала, что не пойдет за меня, разумеется.

— Когда это было?

— На днях.

Настал мой черед помолчать. Я тоже поднес к губам чашку.

— И что ты собираешься делать? — спросил я.

Том с готовностью отозвался:

— Я только что от Стива, у нас с ним был разговор. Занятно, что ты в это же время выяснял отношения в Миртл… Да, так он, конечно, передумал. — Том самодовольно усмехнулся. — На следующей неделе уезжает со мной во Францию. Я считаю, нам разумнее ехать не откладывая.

В ту минуту я не был расположен высказываться по этому поводу — воздержусь и теперь.

Том пустился в разглагольствования, и, внимая им, я, как в том ни стыдно сознаться, несколько повеселел. Мой друг был в благодушном расположении духа, его тянуло пофилософствовать. К нему вернулась былая уверенность в себе. Он видел, что его общество действует на меня целительно, и, как всегда, не мог удержаться от соблазна произвести впечатление. Он был нежен и щедр душой, мой друг, он от чистого сердца стремился меня утешить, но он, как и всякий другой, не чужд был человеческих слабостей. Ему хотелось потолковать о Миртл, хотелось облегчить мне сердечную боль и муки совести — и до смерти хотелось преподать мне урок психологической наблюдательности.

— По-моему, Джо, корень зла в том, что ты допустил в своем отношении к Миртл грубейший просчет.

— Какой? — тоскливо спросил я.

И Том сказал какой — задушевно, внушительно, с покоряющей убежденностью, придвинув лицо к самому моему носу.

— Миртл, — сказал Том, понизив голос, — не нужно было замуж. Ей нужна была страсть.

Я вытаращил глаза. Ахинея столь исполинских масштабов невольно обретает звучание великой истины. В молчании я склонил перед нею голову.

Таков конец моей истории.

Через несколько дней школьный триместр закончился, начались каникулы, и я на полтора месяца уехал из города. А когда вернулся, уже грянула вторая мировая война.

Когда кончаешь писать роман, встает та трудность, что, хотя повесть окончена, жизнь героев продолжается, а ты должен закрыть на это глаза. Я решил завершить свой рассказ событиями, которые разыгрались вокруг часовой башни, потому что там я последний раз встретился с Миртл, потому что началась война и всех нас разбросало кого куда. Но жизнь наша продолжалась. Я думаю, раз уж вы дочитали до этого места и вам не наскучило, значит, наверняка вам любопытно будет узнать, что сталось с нами после того, как кончилась эта история.