Занимался домашними делами! Когда Никлас в первый раз выступил в роли домохозяйки, когда ей осталось только усесться за накрытый стол, она вообразила, что находится в раю. Марлена была Евой, возвратившейся после штурма жизненных высот. Адам, нагой, сексуальный, стоит у плиты — это сам змий-искуситель манит ее тарелкой спагетти с соусом. И она позволила себя соблазнить, она совершила грехопадение в тот же вечер, с привкусом свежего базилика на губах. Ни одна из его политических идей, ни одно другое достоинство не убедили ее так, как эта тарелка с макаронами и грибным соусом, как тот факт, что он не считает домашние дела исключительной обязанностью женщины.
Когда Марлена сказала ему об этом, он посмотрел на нее, как на редкое насекомое, какого еще не было в его коллекции.
— Многие молодые люди считают абсолютно нормальным делить домашние дела с женщиной. При этом у меня к женщине свои требования…
— Какие? — с замиранием сердца спросила Марлена.
— Во-первых, женщина должна иметь специальность и работать. Потому что в браке или при других достаточно близких отношениях я не собираюсь в одиночку содержать семью и отвечать за нее. Во-вторых, я хочу только одного ребенка, чтобы первое требование не стало фикцией. А в-третьих, мужчина и женщина должны так организовать домашнюю работу, чтобы у каждого были свои твердые обязанности, которые обусловлены не разницей полов, а целесообразностью.
Марлена онемела. Он что, прилетел с другой планеты? Если бы она не была твердо убеждена, что больше не свяжет себя брачными узами, непременно предприняла бы охоту на это сокровище.
Да, они хорошо понимали друг друга. Никлас ценил ее честолюбие. Он был молод, умен, уверен в себе, и удачливая женщина не отпугивала его. Он заходил так далеко, что даже подтрунивал над другими мужчинами.
— Парни, которые боятся эмансипированных женщин, просто слабаки. Они не могут смириться с мыслью, что их жены более способные и удачливые, чем они.
Марлена обожала его за эти высказывания. Ах, нет, она просто обожала его! Или его способ жизни? Она не могла бы это разделить, да и зачем?
Солнечным августовским утром 1982 года брат Марлены Гейнц женился на той самой девушке, которую звали Агнес и которая не желала гладить и стирать его белье.
— Он во всем слушается ее, потому что она обожает его в постели, — горько сказала Тилли, и Марлена не могла не улыбнуться ее словам.
— Ты тоже поэтому во всем слушаешься отца? — спросила она.
Тилли так разволновалась, что ей даже изменила привычная сдержанность:
— Я? Да я вообще ни о чем не думаю, когда на него находит. Максимум, о том, что он испачкает мне постель.
— Почему же ты тогда все ему позволяешь?
— А что я, по-твоему, могу сделать? Ты думаешь, он когда-нибудь изменится? Пока им не исполнится пятьдесят, они все неразумные, как дети. А после пятидесяти начинается уже старческий маразм.
— Выходит дело, ничто не меняется, — вздохнула Марлена.
Гейнц пригласил на свадьбу Марлену и Никласа. Марлена была уверена, что Никлас не выкажет никакого интереса к подобным бюргерским традициям, и поэтому сразу сказала ему, что не обидится, если он придумает какую-нибудь отговорку и не пойдет на свадьбу. Но Никлас покачал головой:
— Почему? Я не имею ничего против семейных праздников. Я был бы счастлив, если бы у меня была нормальная семья.
Так Марлена наконец узнала, что мать Никласа двадцать лет назад не устояла перед обаянием американского фермера и сбежала с ним. Никлас остался в Берлине вместе со своим отцом. Его отец был нотариусом, вел замкнутый образ жизни и почти не замечал сына.
— По-моему, мы с ним ни разу в жизни толком не поговорили.
Марлене показалось, что за этим кратким, сухим рассказом скрывается безрадостное детство, и она попыталась утешить его:
— Для моего отца я тоже никогда не существовала, только мои братья.
Но Никлас тут же закрыл тему:
— Мне не нужен психиатр и разговор по душам. Отец присылает мне чек, а я отсылаю сообщение о моих успехах в учебе. Таким образом, он имеет то, что хочет, а я — то, что мне нужно.
Во время свадебной церемонии в церкви Никлас не раз морщился, когда матери жениха и невесты оплакивали свои потери, громко сморкаясь в вышитые носовые платки. Тилли теряла сына, отдав его гордячке, мать Агнес вручала дочь эгоисту. Собственно говоря, думала Марлена, обе женщины должны бы быть счастливы подобным соединением. Возможно, это как раз была единственная возможность сгладить крайности. Во время застолья Никлас ни словом не возразил, покорно слушая политические разглагольствования Марлениного отца. Он был вежлив и сдержан, этот симпатичный, любезный и предупредительный молодой человек, очаровавший буквально всех. Настоящий хамелеон. Кто же он на самом деле?
В следующую субботу поздно вечером кто-то позвонил в ее дверь. Это была Иоганна. Неужели это действительно она? Распухшее лицо, глаза, красные от слез. Никогда еще Марлена не видела подругу в таком состоянии. Она испугалась. Иоганна всегда была скалой, ее оплотом, как могла она вдруг стать такой слабой? Что случилось?
Ее бросили? Да. Стефан оставил ее. Он получил должность главного менеджера и не захотел брать с собой Иоганну. На новом месте уже была секретарша, да еще из хорошей состоятельной семьи, и это Стефану было нужнее, чем Иоганна в постели. Таким образом, этот порядочный Стефан избавился не только от старого кабинета, но и от Иоганны. Невозможно даже представить себе последствий, если вдруг жена узнает об их отношениях! А вдруг Иоганна отправится к главе фирмы и устроит там скандал? Иоганну перевели в отдел сбыта. Стефан сказал, что он ничего не знал об этом решении. Но и тут он солгал — это было его распоряжение. Из квартиры Иоганны Стефан забрал свои личные вещи и сложил их в пластиковый пакет из супермаркета и выкинул в мусоросборник в ее дворе. Это же он проделал со второй кисточкой для бритья, второй зубной щеткой и пакетиком презервативов, сверхнадежных, как гарантировалось в аннотации.
Марлене нечем было утешить Иоганну, она могла лишь быть рядом и поддерживать ее. Марлена достала бутылку водки и плеснула немного в стакан для Иоганны.
— Ты должна уйти из фирмы.
— Тогда мне придется все начинать сначала.
— Ну и что?
Иоганна уставилась в угол комнаты.
— Почему, черт побери, эта скотина должна так дешево отделаться?
— Что ты хочешь этим сказать?
— Почему я не могу закатить немыслимый скандал? Сказать, что он имел связь со мной, обещал мне повышение по службе, а теперь хочет избавиться от меня?
— Неужели у тебя нет гордости?
— Будет, и сколько угодно, когда я с ним покончу.
— Но что конкретно ты собираешься делать?
— У меня есть его письмо ко мне.
Он написал его, сидя в ярком лунном свете на сицилианской веранде летнего коттеджа. Рядом что-то бубнила жена, шумели непослушные дети. Ночь пробудила в нем тоску, кровь забурлила, сладкие мечты сменились сильным возбуждением — и он схватился за перо. О, что это было за письмо! Мягкие округлости ее бедер он сравнивал с холмами, спускающимися к морю, ее грудь — с виноградником, опьяняющим его вкусом и ароматом…
Иоганна отчаянным движением опрокинула стакан:
— Прозит! За написанное слово! Что написано пером, не вырубить топором! — провозгласила она.
Осенью, когда канцлеру Шмидту был выражен вотум недоверия и коалиция разрушилась, Марлена целые ночи просиживала с Никласом и его друзьями. Все встречи проходили по одной и той же схеме. Сначала сплетничали об университете и застывших профессорских мозгах, потом — о равнодушном благополучном обществе, а затем принимались перемывать косточки политикам.
Марлена восхищалась Никласом. Она была воспитана в реалистичном духе, да и сама по себе, будучи женщиной практического плана, любила людей с идеями и фантазиями. Когда Никлас, подавшись вперед, смахивая со лба непокорные каштановые пряди, говорил о необходимости перестройки общества, она чувствовала, как высвобождается из своего затхлого, обывательского мирка, из узколобой реальности. Она всегда соглашалась с Никласом, хотя частенько и не понимала его.
