Уже давно стемнело, в домах зажглись окна, а Галка и Витька все сидели на лавочке у подъезда. Они ждали, но Полина и Пилюгин не приходили. Галка в который раз набрала номер отца.

— Ничего не понимаю, почему не отвечает?

Витька тоже набрал номер.

— И мама не отвечает…

— Ну, куда они могли провалиться? — Галка с досадой стукнула себя кулачком по колену. — Он же сказал: «Сразу после суда позвоню»… — Вдруг какая-то мысль пришла ей в голову и она вновь взялась за мобильник: — Товарищ Тулегенов, это Галя Пилюгина. Скажите, а где папа? До сих пор на работе? А где? А как суд закончился? Да? Ой… а как же? Да вот мы сидим у дома и ждем, ждем… А сколько же ей дали? Ой… Извините… — Галка отключила телефон и посмотрела на Витьку.

— Чего молчишь-то? — раздраженно спросил Витька. — Маму в тюрьму посадили?

— Да, — тихо и испуганно ответила Галка. — Четыре года дали.

Витька долго молчал, опустив голову, потом проговорил глухо:

— Обманщик… Я так и думал, что он обманщик…

— Кто обманщик? — спросила Галка, хотя сама уже догадывалась, кого Витька имел в виду.

— Папаша твой замечательный! Ментяра! Распинался — условный срок дадут! Не бойтесь, я отвечаю! Я с судьей разговаривал! Вот и договорился! Четыре года! Да пошли вы все! — Витька ожесточенно махнул рукой и зашагал в темноту.

— Ну, куда ты пошел, Витька! Подожди! — Галка пошла было за ним, но спохватилась и вернулась к коляске. — Куда ты пошел, дурак? Вернись!

— Домой! У меня, между прочим, дом есть! — обернувшись, крикнул Витька и ушел в темноту.

Он сидел на лавочке у автобусной остановки и молча плакал, неловко утирая кулаком слезы со щек. Автобус все не приходил. Проскакивали ночные машины, сверкая фарами. Вдруг одна машина резко затормозила у самой остановки. Опустилось стекло, и показалась пьяная физиономия Пилюгина.

— Витька, ты, что ли?

Витька не ответил, отвернулся. Пилюгин с трудом выбрался из машины, сказал водителю:

— Игорек, машину поставь на стоянку, а ключи в выхлопную трубу запихни. Я пешком дойду… — и Пилюгин пошел на нетвердых ногах к Витьке, а машина покатила вперед и свернула во двор.

Пилюгин уселся рядом с Витькой, шумно вздохнул, попытался было обнять мальчика, но тот дернулся, стряхнул его руку с плеча.

— П-понимаю… — нетвердо выговорил Пилюгин. — Понимаю, Витек… в-виноват… — он закурил и некоторое время молчал, пуская струи дыма. Витька ерзал, высматривая автобус, и тоже молчал.

— Эх, Витек, Витек… Кинули меня, как последнего лоха… как пацана! Зачем? Не пойму… неужто по злобности натуры? Уйду, Витек, к чертям собачьим… напишу рапорт и — будьте здоровы… не могу больше… — пьяно бормотал Пилюгин и вдруг заорал: — Ну какая она судья? Нет, ты рожу ее видел, Витек? Это ж бандерша с притона, а не судья! А представь, спать с такой, а? Да это ж под страхом расстрела и то откажешься…

И вот подъехал автобус. Витька встал с лавочки.

— Т-ты куда, Витек?

Витька не отвечал. Открылись двери, и он поставил ногу на ступеньку. Но Пилюгин успел схватить его за руку, потянул к себе. Витька стал вырываться:

— Пустите меня! Пустите!

— Ну, что ты, Витек… подожди… куда же ты пойдешь? А я как же без тебя? А мама? Что ты, Витюша… ну, прости меня… поправится все, уладится, вот увидишь… Прости, Витька… — Пилюгин упал перед мальчишкой на колени, обнял его, прижал к себе и глухо зарыдал.

Двери закрылись, автобус медленно отъехал от остановки. А Пилюгин все плакал, и спина его вздрагивала, и сквозь рыдания слышалось:

— Прости меня, Витька… прости…

Витька испуганно смотрел на него, стоял тихо, и вдруг его рука в кожаном колпачке медленно легла на плечо плачущему мужчине, неловко погладила…

Поезд прибыл в Сыктывкар ранним морозным утром. Пилюгин, Галка и Витька вышли на перрон, огляделись и пошли к зданию вокзала. Потом они долго тряслись в старом обшарпанном автобусе с подмороженными окнами. Пассажиров было человек двенадцать, в основном пожилые, все с узлами, корзинами и чемоданами. Автобус тяжело переваливался на ухабах фунтовой дороги, петлявшей в таежном лесу. Витька и Галка надышали дырочки в стекле и смотрели на проплывающую мимо плотную стену леса.

Наконец они остановились на небольшой заснеженной площадке. Возле пары продуктовых ларьков и деревянного теремка с надписью «Кафе» застыли еще несколько автобусов. А за площадкой высились бетонные стены с колючкой наверху, и видны были сторожевые вышки с охранниками в полушубках и с автоматами.

Длинные коридоры, и везде решетки вместо дверей. Женщины в форменной одежде, сопровождавшие их, непрерывно звякали ключами.

В кабинете за столом сидела пожилая женщина в подполковничьих погонах.

— Ну, как она тут? — спросил Пилюгин.

— Нормально. Конфликтов нет. Замечаний нет. Работает. Живет. С детьми приехали?

— С детьми… Скажите, а прошения по условно-досрочному освобождению вы когда рассматриваете?

— Не я рассматриваю. Комиссия приезжает и рассматривает. Мы представляем. Правда, рановато вы про условно-досрочное заговорили. Еще полгодика посидеть придется, и если замечаний не будет, можем представлять. А там уж как комиссия решит… Статьи у нее больно серьезные — и терроризм, и покушение на убийство… Ну, ладно, идите к заключенной, а то время пошло… — и начальница колонии сухо улыбнулась.

И вот они все снова сидели за одним столом. Галка и Витька прижались к Полине, держа ее за руки, а Пилюгин смотрел на нее и все не мог наглядеться…

— Чего ты молчишь-то? — улыбнулась Полина. Она похудела, или, может быть, так казалось из-за короткой стрижки. Круглая голова. Совсем мальчишеское лицо с острыми скулами и большим подбородком. Только губы прежние — большие, резко очерченные, чувственные. И глаза прежние. Пилюгин смотрел в эти глаза и молчал.

— Язык проглотил, Пилюгин?

— Да вот… пока ехал, столько сказать хотел… — с трудом ответил майор. — А сейчас все слова позабыл…

— Как вы живете-то? Как Мишка маленький? Я его тут чаще всех вспоминаю. Даже снится. С кем его оставили?

— Сестра из Питера приехала, побудет с ним. Капризный стал — всем нервы треплет. Чуть что не по нраву — орет, как правительственная машина на трассе.

— С мигалкой, — добавила Галка.

— А при чем тут мигалка?

— А у него глаза, как мигалки — синющие, и все время мигают, — ответила Галка, и все негромко рассмеялись.

— А ты как, Витенька? Дедуля не объявляется? — спросила сына Полина.

— Звонит регулярно. В гости зовет.

— А ты не хочешь?

— Почему? Ездил раза три… — нехотя ответил Витька. — Я долго с ним не могу, у меня на него аллергия начинается.

И все опять рассмеялись…

Домик для свиданий был небольшой, срубленный из круглых бревен, и находился он недалеко от главных ворот, где прогуливались два охранника с овчаркой. Вечер уже опустился на зону, на вышках зажглись прожектора, осветились изнутри длинные двухэтажные бараки.

Галка и Витька лежали в больших металлических кроватях. Они до подбородка закрылись одеялами, но не спали, лежали тихо и широко раскрытыми глазами смотрели в потолок, напряженно прислушиваясь.

А в другой комнате сидели за столом Полина и Пилюгин. Он курил, молча смотрел на нее. Совсем рядом, у окна, стояла разобранная кровать. Одеяло, простыня, две подушки. Светила тусклая лампочка, свисавшая с потолка на голом шнуре.

— Спать пора, — сказала Полина. — Ложись…

— А ты?

— А я посижу, посмотрю на тебя… Ложись, Миша, уже обо всем переговорили.

— Не хочешь? — шепотом спросил Пилюгин.

— Не могу… — так же тихо ответила Полина. — Не могу я тут… прости…

Пилюгин погасил окурок в консервной банке, подошел к Полине, обнял ее за плечи. И Полина прильнула к нему всем телом, и их губы слились в долгом поцелуе. Он поднял Полину на руки, понес к кровати. И в памяти мгновенно пронеслась вся его нескладная жизнь: армия, погони и перестрелки, бесконечные допросы преступников в прокуренной комнате… Вдруг высветилось, словно прожектором, улыбающееся лицо жены, но потом все заслонило лицо Полины, ее страдающие, полные нежности глаза, обращенные на него, и простая ясная мысль пронзила его мозг: он полюбил ее навсегда и вся его прошлая жизнь утонула в этой любви, такой короткой, горькой и бесконечной…