Рыбачили они теперь вместе. Садились рядом и забрасывали удочки. С Митькой дядя Егор последнее время разговаривал как с равным. В рыболовных делах даже советовался. Митьке это льстило. В общем, с дядей Егором у них налаживалась дружба.

– Кем ты хочешь быть, Митрий? – как-то спросил дядя Егор.

Митька долго молчал.

– Лесником, – наконец сказал он.

– Хорошая работа, – сразу одобрил дядя Егор. – Тихая и от мирской суеты удалённая.

– Страшно ночью в лесу… Там лешие.

– Нечисти хватает. – Дядя Егор быстро взглянул на Митьку. – Страшишься нечистой силы?

– А вы? – уклоняясь от ответа, спросил Митька.

– Я от нечистой силы убережён, – сказал дядя Егор.

Митька недоверчиво улыбнулся.

– Меня бог бережёт, – сказал дядя Егор.

– А меня не бережёт…

– Без бога за порог – бес поперёк. – Дядя Егор помолчал и взглянул на Митьку: – Прими водное крещение… Ни один леший страшен не будет.

Молчит Митька. Стрижёт чёрными бровями. Думает. Он бы, может быть, окрестился, да что ребята скажут, Стёпка? Узнают – проходу не дадут. Особенно этот Огурец. Привяжется – хоть караул кричи! Век не отстанет. А с другой стороны, лес… Лес страшнее. Через лес Митьке частенько приходится вечером ходить. Окрестится он – и ни один леший его в жизни не тронет. В самую тёмную ночь иди – и хоть бы что. Бог будет беречь… Бог. Бога-то нет?!

Путаются, скачут мысли в Митькиной голове. Не видит он, что рыба давно уж поплавок под воду утащила. А дядя Егор и видит, да молчит. Молчит и неприметно для Митьки улыбается, дескать: «Никуда ты, парень, от меня не уйдёшь… Мой будешь, как миленький!»

Придёт Митька с речки, а дома мать начинает:

– Окрестись, сынок! Мать я тебе или нет? Не на худое ведь неволю.

– Прими водное крещение, Митрий, – мягко настаивает дядя Егор. – Крещёного бог бережёт. Учти, бог долго ждёт, да больно бьёт.

Крепился Митька, крепился, а потом рукой махнул.

– Мне что – крести, – сказал он матери. – Ребята в школе будут дразниться… И так уже прозвали «богомолом».

– Обойдётся, Митенька! – обрадовалась мать. – Никто и не узнает.

– А где вы меня крестить будете? – спросил Митька. – В церкви? Да я в эту… купальню и не влезу.

– В реке, сынок, – сказала мать. – В нашей Калинке. 

 Митька нехотя стащил с себя рубаху и зябко повёл голыми плечами. Дует. Время-то не летнее. Конец сентября. Штаны снимать не хотелось. Может быть, можно в штанах? Он шагнул к воде и попробовал ногой: холодная! Тоскливо посмотрел на противоположный берег. Сосны, словно стыдя его, укоризненно качали макушками. Камыш тоже хмурился, грозился своими листьями-саблями. И Митьке вдруг стало стыдно: зачем он согласился?

За спиной стояли дядя Егор и мать. Они молчали, но Митька ощущал их выжидающие взгляды.

– Я полезу в штанах, – сказал он.

– Сыми, — прозвучал за спиной суровый голос дяди Егора.

Митька тяжело вздохнул и отпустил ремень. Штаны мягко упали в траву. Он переступил через них и поспешно зашагал к воде.

– Трусы тоже сыми, – остановил его голос дяди Егора. – Нагишом ступай в воду.

– Сам сымай, – под нос пробурчал Митька и подумал: «Тебе-то, чёртов брат, хорошо на берегу… В штанах!»

Мальчик стоял у самой воды, ёжился, но лезть всё равно надо было. Из-за кустов подул холодный ветер, и на теле выступили синие пупырышки.

– До каких пор лезть-то?

– По пояс, Митенька, – жалостливо сказала мать.

– Чтобы как полагается свершить священный обряд крещения, нужно погрузиться в воду по самую шею, – строго заметил дядя Егор. – Исполняй, Митрий!

– Не медли, сынок, – попросила мать. – Озябнешь.

Дядя Егор и мать стояли на берегу. Им тепло, они одетые. И зачем только он согласился? Стиснув зубы, Митька вошёл в реку. Вода обожгла колени. Втянулся живот, перехватило дыхание. Белые пузырьки густо облепили ноги.

Мать раскрыла старую книгу с большим чёрным крестом на обложке.

– Погоди, сестрица, – сказал дядя Егор. – Мелко тут. Вода-то парнишке чуть выше пупка, а надо по шею.

– Тут везде мелко, – подал голос Митька. – Хотите, я присяду?

– Не полагается приседать, – сказал дядя Егор. – Пошли вон туда… Там поглубже.

Голый, трясущийся Митька выскочил из реки и рысью побежал за ними вдоль берега.

– Вот тут глубоко, – ткнул пальцем в омут дядя Егор. – Полезай!

Митька нерешительно топтался на берегу. В омут лезть ему совсем не хотелось.

– Там водяной, – сказал он. – Ахнуть не успеешь – утянет…

Дядя Егор перекрестил воду.

– Лезь!

Митька вдруг вспомнил школу. Вот было бы дело, если бы его сейчас увидели! Петька-Огурец, наверное, ошалел бы от радости. А Стёпка и разговаривать бы после этого не стал. Лопнула бы их дружба, как бычий пузырь.

– Эй, мам! – сказал Митька. – Отдашь мою «Голубую чашку» иль нет?

– О чём ты, сынок?

– Будто не знаешь!

– При чём тут чашка? – стал сердиться дядя Егор. – Не тяни душу, Митрий, полезай.

Митька охватил руками свою худую грудь с выпиравшими рёбрами и по самые плечи уселся в траву.

– Не отдашь «Голубую чашку» – ни за что не полезу. Книжка библиотечная.

Дядя Егор вполголоса о чём-то спросил мать. Она ответила.

– Цела твоя книжка, – громко сказал он. – После крещения получишь.

Митька встал, закусил прыгающую губу и полез в омут.

– Обманешь – библию спалю! – злобно бормотал он.

Осторожно, мелкими шажками продвигался Митька вперёд. С каждым шагом вода поднималась всё выше. Только бы не ухнуть в самый омут. Тогда и бог не поможет… Когда вода закрыла ключицы, он остановился и сдавленно крикнул:

– Готово?

– Потерпи, сынок, – сказала мать и, слюнявя палец, стала поспешно листать книгу.

– Читай эту молитву, – показал дядя Егор.

Мать, то и дело поглядывая на стучавшего зубами Митьку, быстро забормотала.

– Не торопись, сестрица, – остановил дядя Егор. – Читай внятно, а то твоя молитва до бога не дойдёт.

Мать старательно и заунывно стала читать. Митька не слушал. Касаясь подбородком воды, он напряжённо ждал. Тело медленно окаменевало. Сначала он перестал чувствовать ноги, потом живот, грудь, руки. Подкрадётся старик-водяной, сгребёт Митьку в охапку, а он и не услышит.

Под самым носом проплыл красноватый дубовый лист. Со дна один за другим выскакивали маленькие тёмные пузырьки и с тихим звоном лопались. В уши лез непрерывный металлический стук. «Это мои зубы стучат», – сообразил Митька. Синяя стрекоза помахала у самого лица крылышками и бесцеремонно уселась на голову. «За полено меня приняла…» – подумал Митька и снова с откровенной злостью крикнул:

– Скоро?!

Мать стала читать быстрее. Дядя Егор стоял рядом с ней, и ветер заносил на его плечо редкую бородёнку.

– Холодно, Митенька? – спросила мать. – Сейчас, сы…

– Помолчи, сестрица! – с сердцем оборвал дядя Егор. – Давай-ка сюда молитвенник, я сам…

Он немного нараспев, громко и внятно стал произносить непонятные слова. Митька не слушал. Он смотрел на темневшую сквозь кусты мельницу, и ему казалось, что она растёт на глазах, становится всё больше и выше. Вот продырявленная крыша со скворечней поднялась над кустом, вот она уже выше елей, полнеба закрыла. Сейчас крыша пододвинется ещё ближе и… опрокинется на голову… Митька зажмурился, а когда открыл глаза, – мельница по-прежнему чуть виднелась сквозь кусты. И старый коренастый дуб надёжно поддерживал её под бревенчатые бока.

– И дух святой да придет… – откуда-то издалека дошли до мальчика слова молитвы.

Вроде стало теплее. Он снова стал ощущать своё тело. Заныло под коленками, в ушах возник ровный гул, а в животе что-то захлюпало, зашевелилось. «Это дух святой в меня влезает…» – равнодушно подумал Митька.

Выскочив на берег и с трудом натянув на себя трясущимися руками одежонку, он принялся козлом прыгать и скакать, словно и вправду в него кто-то вселился. На мать и на дядю Егора он не смотрел. Он ненавидел их. Ему хотелось обозвать их разными нехорошими словами.