Поларойдовские снимки на стене его однокомнатной квартиры на Слоун-стрит (ОЧЕНЬ хороший адрес) свидетельствовали о его успехах. Их было где-то между пятьюдесятью и сотней – все собраны вместе в один коллаж, мужчины и женщины. Кэлвин рассказывал мне потом, что спал, по крайней мере, с половиной из этих людей.
Помню, как он впервые начал вписывать меня в эту картину. Я лежала в душистой пенке в его ванне, когда он тихонько вошел в ванную, разделся и непринужденно скользнул в воду поверх меня. Поскольку он был совсем худеньким, мне было легко поддерживать его за лодыжки и ягодицы. Потом я села и перевернула его: он лежал в ароматной воде с мирно закрытыми глазами, и волосы окружали его голову ореолом.
Он выглядел очень миловидным в этот момент, но я колебалась. Я не хотела сделать какое-то движение, которое он мог бы неправильно истолковать или сделать что-то такое, что могло бы ему не понравиться, поскольку вода между нами, так сказать, была еще не поделена. В тот момент сексуальность Кэлвина была для меня еще не выяснена.
Он почувствовал мое замешательство и помог мне, взяв мои руки в свои и массируя ими свои живот и грудь, так что я поняла, что мое желание коснуться его было подходящим. Я начала ласкать его, и мы занялись сексом. Он потянулся, чтобы положить меня сверху, но теплая ванная неожиданно превратилась в настоящую парилку, так что я вылезла из воды, взяла полотенце, вышла и легла на кровать. Он подошел и сел рядом со мной.
“Что тебе нравится?” – спросила я.
“Мне нравится абсолютно все”, – ответил он. Он показал на поларойдовский коллаж у нас над головой. “Все эти люди – мои друзья. Ты – тоже мой друг. И я хочу, чтобы все вы узнали друг друга, чтобы все мы поддерживали связь.”
Потом он подарил мне в знак любви украшение и попросил носить его. Это было для него типично; его “особые” люди по всему Лондону носили Кэлвиновские драгоценные камни. Я пообещала ему это, а потом опрокинула на кровать и взяла его.
Я доставила Кэлвину много приятных моментов в ту ночь; я так и собиралась. Я не хотела, чтобы у него закралось малейшее сомнение в том, что я была весьма способной молодой женщиной, серьезной во всех областях, а не только в сексе – в последнем он участвовал непосредственно – но и в своих театральных амбициях, в музыкальном бизнесе, в намерениях работать с ним, серьезной в преданности, которую я ему предлагала. Пойми он это, рассчитывала я, он может, возможно, завязать со мной профессиональные отношения. Возможно, он даст мне работу.
Работа с американской корпорацией развлечений была именно тем, в чем я нуждалась, то есть, не совсем тем, чего я ХОТЕЛА, но в конце концов вполне преемлемой. Она могла облегчить мне достижение двух моих непосредственных целей, а именно: во-первых, остаться в Лондоне и, во-вторых, получить доступ в театральный мир.
Театр был самой важной для меня целью, но и самой труднодостижимой. Я была совершенно без ума от театра с тех пор как поступила в колледж, и я долго и тяжело трудилась, чтобы развить свое мастерство как актрисы, сценариста и режиссера на любительском уровне. Но на моем пути возникло уже одно большое препятствие: хотя я очень легко могла получить место в любой хорошей драматической школе, мой отец наотрез отказался финансировать такое образование, настаивая, чтобы я вместо этого изучала что-нибудь “практическое”. Теперь же появилась еще более устрашающая преграда: теперь я не была одновременно НИ выпускницей театральной школы, НИ британской гражданкой, а это, по законам “Эквити” – британского профсоюза актеров – означало, что я НЕ могу профессионально выступать в театре в Британии. Более того: как обладательница всего-навсего студенческой визы я вообще не могла легально работать ни на какой работе в Британии, не говоря уж о той, о которой я действительно мечтала.
Таким образом, прямой путь был для меня отрезан, открыта только окольная дорога. Если, размышляла я, какая-нибудь американская компания согласится одновременно спонсировать меня и поможет пробиться в шоу-бизнес, это было бы просто сказочно, разве нет?
Не знаю, был ли расчет важной частью Кэлвиновского сознания в ту ночь. Я почему-то сомневаюсь, учитывая то, что я с ним проделывала. Но я уверена, что он уже очень скоро сообразил, каким именно образом ему лучше всего использовать меня в своих целях, согласно его “мы все связаны”-схеме.
Кэлвин уже заполучил Дэвида Боуи в сексуальном смысле, теперь он хотел заполучить его и в деловом отношении. Он хотел подписать его на “Меркури Рекордз”. Но для этого он должен был сперва убедить своего кабаре-любящего босса Лу Райзнера, что такой странный поп-авангардный товар, как Дэвид, может продаваться. А затем ему нужно было объегорить Дэвидовского менеджера, этого ужасающего Кена Питта.
Будучи связанной с Дэвидом интимными отношениями, я могла помочь в обоих поставленных задачах.
Помню мой первый вечер в “Раунд-Хаузе”, включавший в себя еще две новинки: мое первое лицезрение Дэвида Боуи во плоти и мой первый рок-концерт. Странно, но факт: хотя поп-музыка была важной частью жизни для меня, как и почти для всех людей моего возраста в западном мире, мне ни разу еще не пришло в голову купить билет на концерт и присоединится к толпе. Впрочем, я и в этот раз не покупала билета; Кэлвин и Лу провели меня по проходке за кулисы.
“Раунд-Хауз” стал для меня откровением, как и его посетители. Так ВОТ где собираются по вечерам сливки общества из Ноттинг-Хилла и с Кингз-роуд – самые большие модники! Это было что-то вроде лондонского “Филлмора” – форум для самых выдающихся артистов и место, где ты мог подключиться к нужной толпе. И действительно, здесь собрались они все: длинноволосые блондинки и афро-брюнетки в прозрачных юбках и тончайших индийских саше повязанных вокруг груди; типы на высоких каблуках, в бархатных плащах и широкополых соломенных шляпах, украшенных лентми и полевыми цветами или же в цилиндрах с приколотыми значками и иконками; или – уже тогда, в предметаллические годы! – ужасно бледные личности, облаченные в черное, окутанные облаком тайны, опасности и эротизма. Вы, как бы, тут же понимали, что эти люди умеют хорошо трахаться. Они – словно черные вороны в стайке райских птичек. Я их сразу заметила. Всегда замечаю.
Дэвидовское выступление идеально вписывалось в атмосферу “Раунд-Хауза”. Оно было напористо, умно и по-своему “заоблачно” в настоящем фолки-триппи смысле. И, хотя он тем вечером выступал в составе трио Физерз – с Джоном Хатчинсоном и Хермионой Фартингейл, – сразу было ясно, что это ЕГО шоу. Вы называете это харизмой? Я называю это силой.
И, необходимо повторить, он был исключительно хорошеньким. Просто прекрасен: его волосы, подстриженные и завитые тугими маленькими колечками, обрамляли лицо падшего ангела; его тело – гибко и сильно, мускулистые ноги танцора в откровенно обтягивающих брюках; необыкновенно сексапильная жопа; удивительно естественная грация. Стоило мне оценить его как перформера (не как потенциального партнера) – в конце концов, моя непосредственная работа! – и я тут же присоединилась к усилиям Ли подписать его на “Меркури”. Я сразу же увидела, что он определенно этого стоит. Чудесный человек, подумала я. Сердца фэнов будут трепетать.
Хермиона, его подружка, тоже была очень мила. Одна из тех классических английских красавиц с бледными чертами и пышными рыжими волосами. Почти такого же роста, как Дэвид – пять футов десять дюймов [177,5см] – она тоже была гибкой, грациозной и физически харизматической. Она была классически натренированной балериной, и это означало, что в репертуаре группы был сделан упор на танец. Дэвид построил все действие вокруг ее талантов. Думаю, он действительно любил ее. По крайней мере, она действительно была ему нужна.
После шоу все шло более или менее согласно плану. Дэвид был в радостном возбуждении, доволен своим выступлением. Я пожала ему руку, поздравила его и сказала, что он был неотразим. Затем я предприняла бешеную атаку на Лу: послушать меня, так вселенная немедленно взорвется, если Лу немедленно не подпишет Дэвида Боуи на “Меркури”. Видимо, это было довольно необычно. Лу так и не врубился, но то, что Энджи – его маленькая ну-почти-что-девственная любовница Энджи – такая культурная студентка колледжа, которую так лестно было показывать боссам из Чикаго – то, что Энджи была в таком экстазе, по-видимому, ускорило его решение.
