Что делать? Сначала мне казалось, что нет другого выхода, как остаться на рифе; но если бы, однако, мне удалось догнать гичку вплавь… Она, собственно, еще не так далеко, чтобы я не мог до нее добраться, – всего каких-нибудь сто метров. Я быстро решился догнать убегавший челнок; раздумывать было некогда – гичка все больше и больше удалялась от моего островка. В одно мгновение я сбросил с себя всю одежду, кинулся в воду и поплыл к гичке, изо всех сил работая руками: я понимал, что в этом мое единственное спасение. К несчастью, расстояние, отделявшее меня от лодки, никак не сокращалось, и мысль, что мне не удастся догнать гичку, наполняла меня страхом и отчаянием. Если я не в силах догнать лодку, то не лучше ли мне вернуться на островок, иначе я могу просто пойти ко дну от истощения сил. Но когда я уже собрался вернуться на риф, ветер вдруг переменился, и я увидел, что челнок слегка повернулся и направился почти что в мою сторону. Тогда я решил сделать последнее усилие и поймать беглянку; наконец это мне удалось, и несколько минут спустя я уже смог схватиться за борт лодки и перевести дух.

Отдохнув немного, я попытался забраться в гичку, но легкое суденышко перевернулось под моей тяжестью, и я оказался под водой. Вынырнув на поверхность, я снова ухватился за челнок и стал карабкаться вверх, пытаясь сесть верхом на киль. Это мне тоже не удалось, но при этом гичка опять перевернулась и приняла естественное положение. Лучшего нельзя было и желать; но тут я с ужасом увидел, что лодка полна воды, которую она зачерпнула при перевороте. Благодаря тому, что тяжесть воды увеличивала устойчивость гички, на этот раз мне удалось перемахнуть через борт и целым и невредимым свалиться в лодку.

Но тут же я стал замечать, что челнок, еще более отяжелев от моего веса, начал погружаться подо мной. Если бы я сохранил достаточное присутствие духа и выбрался из лодки, то, наверное, продолжал бы держаться на воде. Но, увы, отчасти от страха, а отчасти вследствие усталости я совсем потерял голову и, не сознавая, что гичка того и гляди потонет, продолжал стоять в ней по колено в воде. Не подумайте, пожалуйста, что я забыл о необходимости как можно скорее отлить воду из гички, – все дело-то в том, что у меня не было черпака; заменявшая его кастрюлька, по всей видимости, пошла ко дну, когда челнок опрокинулся. Я забыл вам еще сказать, что у меня не было и весел: они выпали из уключин и плавали уже довольно далеко от меня. В отчаянии я принялся вычерпывать воду руками, но это, конечно, не помогло – лодка все больше и больше погружалась в воду и через минуту пошла ко дну. Я едва успел выпрыгнуть вовремя, чтобы не попасть в водоворот, который мог бы утопить и меня.

Бросив последний взгляд на то место, где только что навсегда скрылась под водой моя гичка, я поплыл назад по направлению к рифу. После больших усилий мне удалось наконец до него добраться; пришлось бороться и с ветром, и с течением, которое относило утомленного пловца далеко в сторону. Но, как бы то ни было, я преодолел эти препятствия, хотя, достигнув утеса, я чувствовал себя до такой степени слабым, что, казалось, не мог даже шевельнуться. Несколько минут я пролежал пластом на том самом месте, где повалился, когда выбрался из воды. А вместе с тем я был в таком положении, что нельзя было терять ни минуты, и как только я немного передохнул, то снова поднялся на ноги.

Странная вещь! Почему-то я прежде всего взглянул на то место, где затонула гичка, но ее и следа не было; одни только весла продолжали носиться по волнам, как бы в укор моему легкомыслию и неосторожности.

Затем я перевел глаза на берег, но и там ничего не было видно, кроме деревни, в которой с трудом можно было различить отдельные дома. Как бы для того, чтобы усугубить ужас и опасность моего положения, небо покрылось тучами; ветер все свежел. Вскоре волны стали подниматься на такую высоту, что совершенно заслонили от меня берег. Само собой разумеется, звать на помощь было бесполезно, потому что даже в самую тихую погоду мой голос не могли бы услышать с берега.

На море я не заметил ни одного судна. У нас строго соблюдались праздники, и теперь, по случаю воскресенья, все рыбачьи шлюпки отдыхали в гавани. Сколько я ни всматривался – на горизонте не было видно ни одного паруса! На этом островке я был так же одинок, так же мало мог рассчитывать на помощь, как если бы лежал в заколоченном гробу. Это одиночество наполняло меня ужасом, и я, помню, упал на утес и горько заплакал.

Вдруг снова появились чайки. По-видимому, раздраженные моим присутствием на их любимом островке, они парили надо мной и оглушали своими пронзительными криками, как будто стараясь еще больше усилить мое отчаяние. То одна, то другая из них временами как стрела проносилась прямо около моей головы, потом возвращалась, испуская такие дикие крики, что я начал бояться, как бы птицы не напали на меня. Но, скорее всего, чайки ничего подобного и не замышляли: по-моему, их влекло простое любопытство.

Обдумав свое положение, я пришел к заключению, что мне остается только одно: сидеть и ждать, пока кто-нибудь не придет мне на помощь.

Но кто же это может быть? Не мог же я рассчитывать, что кто-нибудь из деревни наблюдает за тем, что делается на рифе! А если даже кто и смотрит оттуда в мою сторону, то едва ли найдутся такие хорошие глаза, чтобы меня разглядеть.

Правда, у Гарри Блю да еще у двух-трех человек были подзорные трубы, но не всякий же день они пускают их в дело. Кроме того, можно побиться об заклад – десять к одному! – что они не станут смотреть туда, где я находился. В эту сторону никогда не направлялось ни одной лодки, а корабли, как выходившие из бухты, так и прибывавшие, всегда проходили подальше от рифа. Поэтому было очень мало шансов, что меня заметят с берега, и еще меньше – самому увидеть какое бы то ни было судно, которое проходило бы настолько близко, чтобы можно было его окликнуть и чтобы меня с него заметили.

В глубокой тоске я присел на камень.

Я не боялся так долго проторчать на этом островке, чтобы умереть на нем с голоду: Гарри Блю, не найдя на месте гички, поймет, что взял ее именно я, а не кто-нибудь другой, потому что только я имел право пользоваться лодкой в любое время и по своему усмотрению. Но весьма возможно, что он вернется домой только вечером, может быть, даже и поздно ночью, – все зависит от того, куда он поехал. Гарри, конечно, прежде всего отправится к моему дяде, узнает, что меня нет дома. После этого меня примутся разыскивать и, конечно, найдут.

Как ни странно, я не столько тревожился за свое положение, сколько за последствия моего поступка. Как буду я смотреть в глаза моему другу Гарри? Как вознаградить его за потерю гички? Денег у меня не было, и я точно знал, что дядя откажется заплатить за меня. А между тем Гарри должен получить компенсацию. Но как? Если бы дядя позволил мне работать у Гарри, я мог бы с ним расквитаться; только бы я мог ему чем-нибудь пригодиться.

И вот я стал высчитывать, сколько стоит гичка; в ту минуту это было главной моей заботой; мне еще не приходило в голову, что моя жизнь в опасности.

Правда, я ждал, что буду страдать от голода и холода и промокну до костей; знал я также, что во время прилива островок совсем покрывается водой и что мне придется провести ночь в воде; но на какой глубине? Может быть, даже по колено?

Я стал искать возможность разузнать что-нибудь на этот счет. Часто я замечал с берега, что каменный риф исчезал полностью, но я всегда думал, как и все в деревне, что море покрывает островок всего на какие-нибудь несколько дюймов.

Сначала я не находил никакой подсказки. Наконец мой взгляд упал на веху; я стал внимательно ее рассматривать сверху донизу и совершенно отчетливо увидел нанесенную белой краской линию, указывающую уровень воды во время полного прилива. Теперь представьте себе мой ужас, когда я понял, что эта линия проходила не ниже как в шести футах от основания столба!