Зейнеп пишет, что подсолнухи покрывают скучающее сердце пыльцой спокойствия. «Часто прихожу в твою квартиру. Прибираюсь, заполняю холодильник „Эфесом“, яблочным соком. Вдруг неожиданно приедешь… Хожу босиком по квартире. Ловлю твой запах. Нюхаю подушку. На ней аромат родного одеколона. Не меняю твою постель. Пропитана тобою. Иногда раздеваюсь, залезаю под твое одеяло. Тогда ты рядом». Тяжело отвечать на такие письма. Глаза наполняются слезами, на дно желудка с грохотом падает камень тоски. Нельзя скисать. Нельзя поддаваться сентиментальности. Отвечаю твердо. Поддержка между слов. «Малыш, через считаные месяцы будем вместе… Seni seviyo-rum[55]». Уверенность передается сквозь тысячи километров…

…Ночью тоска по частичке обостряется, как язва после острой пищи. Темная комната, в которой тщетно пытаешься заснуть, заполняется зимним воздухом одиночества. Мерзнешь, прячешься под одеялом. Сжимаешь голову подушкой, чтобы не слышать треска льда на стенах. Включаешь ночник на тумбочке. Лампочка лопается. Закрываешь глаза. Страшно. Спасают эпизоды совместных мгновений в Стамбуле. Полные света, страсти…

Спокойно засыпаешь после беседы с ней. Чуть больше разговариваем около полуночи. Перед сном. Мобильный звонит инструментальной версией песни Ханде Йенер[56]. Эксклюзивный звонок для Зейнеп. Поднимаю трубку. Меня засасывает в искрящийся электричеством тоннель. Кружится голова. Вокруг фиолетовые вспышки, розовые лучи. Здесь час как полсекунды. Через мгновение оказываюсь в городе души. Сам не понимаю как. Рядом Зейнеп. Сидим на побережье, считаем звезды. Неожиданно с неба падает одна из них. Самая крошечная. Успеваем загадать желание. Одинаковое желание в один голос. «Быть всегда с тобой». Произносим слова-близнецы так, будто заучили заранее. Дышим, любим, чувствуем одинаково. Редкий случай… Прижимаюсь губами к ее губам. Необычайно теплые, чуть сухие. Снова вспышка. Снова тоннель. Покидаю Стамбул. Снова в кровати. Сон, чудо или реальность?.. Засыпаю.

…Мама смотрит на фото Зейнеп. Скорпионы недоверчивы. Не делают преждевременных выводов. Задает всего два вопроса «Хорошо готовит?» «С высшим образованием?» Смеюсь. «Не для того тебя растила, чтобы питался ресторанной пищей. С твоим-то гастритом…» Продолжаю смеяться. Мама с годами больше становится похожа на Катрин Денев. Носит такое же синее платье с шелковым поясом. Мажет помаду кирпичного колера. Ну, чем не одна из «Восьми женщин»[57]?! «Сынок, мне важно твое счастье. Приближается момент, когда я передам тебя из своих рук в другие руки… Не забывай о благословении матушки». Отмечает симпатичность Зейнеп. «Немного полноватая. Хотя ты у меня тоже не тростиночка. Правда, после родов она располнеет. Ничего, доверься маме. Настойка из алычи, эликсир куркумы после обеда… Станет куколкой!» Не делает категоричных выводов. Ждет встречи с будущей невесткой…

…Зейнеп позвонила вчера рано утром. С опозданием взял трубку. Принимал душ. «Милый, не представляешь себе, какая красота. Сегодня утром расцвел первый подсолнух. У него сочно-желтые лепестки. Классно, да?.. И еще. Хочу кое-что добавить. Знаешь, безумно люблю тебя. Очень жду. Возвращайся скорее»…

…Оглянуться назад, признать допущенные ошибки, оценить яркость счастливых моментов. Оглянуться со словами: «Жизнь прожил так, как хотел. Жизнь прожил не по стечению обстоятельств». Смелости хватает двум из десяти. Оставшаяся «восьмерка» промолчит. Предварительно посетует на то, что «многое в жизни не зависело от нас». Строим жизнь по собственному сценарию. Такова действительность. Действительность с годами признавать сложнее сложного…

…Никогда не жаловался. На людей, судьбу, окружение. Если больно – улыбался. Если терял надежду – возносил руки к небу. Если не понимал решений Аллаха, опускал голову. Не жил для себя. Карма. В девятнадцать лет потерял родителей – с промежутком в год оба высохли от рака. На поминках не плакал. Молча слушал муллу. В голове вертелись мысли из очевидной реальности. Теперь на нем остались восьмилетние сестры-близняшки. Плакать нельзя, думать надо об их будущем. Выживает сильнейший…

С одной работы бежал на другую. До шести вечера служил кассиром в продуктовом. Остальное время разгружал, солил, замораживал рыбью икру. Домой возвращался к полуночи. Без сил на ужин. Сверял счета, проверял уроки сестер. Засыпал прямо за столом. Подушкой служили мозолистые ладони. «Переживать, плакать времени не было. Сынок, в мою пору мужчины не плакали. Это сейчас кругом сентиментальность. Отращивают волосы, сережки надевают, в женщин превращаются. Не осуждаю. У каждого времени свои законы. Аллах всемогущ»…

Раджаб-эфенди[58], семьдесят два года. Седые усы, на щеках паутина морщин. Хромает на одну ногу. Правой рукой придерживает поясницу. Одевается блекло. Серый костюм, ботинки из черной потрескавшейся кожи, рубашка с потертым воротником. Носить костюмы – привычка с молодости. Вопреки сложностям быть всегда в форме. Правило трудоголика… Раджаб-эфенди отец моего товарища. Десять лет назад, предав тело жены земле, покинул Стамбул. Оставил собственный магазин на сестру. Собрал чемодан вещей, положив в сложенный свитер рамку с фотографией супруги. Вместе с имеющимся капиталом взял курс в Эрзурум. Восточная часть Турции. Горная деревня городского типа. Население около полтысячи человек. Убаюкивающая тишина, сладкий воздух, много зелени…

…Довелось встретить Раджаба-эфенди, когда он приезжал на праздник Рамазан к сыну. Дружим с Мустафой около полугода. Познакомились на конференции журналистов в Анкаре. Давно приглашал в гости. Вот выдался повод… С папой Мустафы сразу разговорились. Старик с доброжелательностью в глазах. Курит трубку. Время от времени откашливается. Жалуется на боль в горле. «Пап, вот бросишь травиться никотином, все пройдет», – переживает Мустафа. Предлагает чай с пахлавой. На столе скатерть из золотистых нитей, на диване сопит рыжий кот с длинными усами… Интересуюсь жизнью в Эрзуруме. По социальному уровню провинция уступает стамбульским реалиям. Тамошнее население часто бастует в связи с бытовыми проблемами. Телевидение редко освещает провинциальную жестокость. Выгоднее показать очередной дизи[59]…

«Сынок, зачем гневить Всевышнего?! Доволен. Живу для себя, развожу овец, пью великолепную деревенскую воду. Воздух горный, легкие отдыхают. Сколько можно потреблять столичный смог?!» Раджаб-эфенди полюбил одиночество. Он всегда жил для окружающих – сестер, жены, сыновей. Жил, забыв о себе. «Не отпускало чувство ответственности. Вырастил сестер, выдал замуж. Потом вспомнил о себе. Поздно женился… Не жалуюсь. Все делал с душой. Всем халял олсун[60]. Впрочем, так много хотелось сделать. Многое не успел. Не все ведь потеряно?»…

Корни у Раджаб-эфенди эрзурумские. Мать родилась в этом городе. После замужества переехала в Измир. Оттуда в Стамбул. «Мечтала вернуться в Эрзурум. Отец противился. Человек, выросший в центре, в провинции не уживется. Мама часто вспоминала родную деревушку. Дом с зеленой дверью, овец, которым давала имена.

Помню, по вечерам плакала слезами ностальгии. Успокаивал. Обещал, что, когда вырасту, обязательно выкуплю дом маминого детства. Верну в утраченную пору».

После смерти матери Раджаб жил этой мечтой – выкупить дом в Эрзуруме, поселиться там, разводить овец. Претворить в реальность мечту долго не удавалось. Приходилось содержать семью, посвящать детям всего себя. «По утрам просыпался с мыслью о мечте. По ночам засыпал с мыслью о мечте. Часто видел во сне маму, сидящую на пороге разрушенного дома в Эрзуруме. Подбегал к ней. Она с укором говорила: „Верни меня домой. Умоляю…“ Если не осуществил бы ее мечту, никогда не простил бы себе… Много лет прошло. Разменял седьмой десяток. Сейчас уверенно могу сказать, что мечта исполнена!»