Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Но вряд ли эта жалоба дошла до сознания этих людей.

Очищение от скверны на Афонской горе

Я не спеша шла в гору, осматривая развалины, носящие те же следы нашей «культуры», и пыталась мысленно восстановить эту груду обломков и догадаться, каково было их первоначальное назначение.

Но вот вершина горы. С душевным трепетом перемахнула я через каменную ограду — все-таки это монастырская ограда. Можно было дойти до калитки, но меня отталкивал топот, свист, пение и смех экскурсантов. Хотелось отмежеваться от них, как от чего-то непристойного. Кроме того, я хотела спокойно порисовать, а затем, когда стемнеет, прикорнуть на суховатой траве, покрывающей жесткую каменную крошку.

Стемнело неожиданно быстро. Я не успела закончить рисунок и решила здесь же выспаться, а утром закончить этюд.

Мне казалось, что красивее Иверской горы ночью не может быть места на черноморском побережье, но я убедилась, что природа многолика и красота ее до того многообразна, что, наслаждаясь ею, нельзя воскликнуть, подобно Фаусту: «Остановись, мгновенье! Ты прекрасно!» Ведь каждое мгновение прекрасно по-своему. Впрочем, прав и Маленький Принц, сказав, что самое прекрасное — это то, что видишь сердцем.

Мое сердце за долгие годы неволи и каторжного труда так изголодалось по прекрасному, что поглощало его в неимоверном количестве и никак не могло им насытиться, точнее — пресытиться. Но если верно говорят, что разделенное горе — полгоря, а разделенная радость — двойная радость, то для полной радости мне не хватало возможности ею поделиться.

Ирусь, сынку! Чего тебя нет со мной!

Уже Оле-Лукойе брызнул мне в глаза сладким молоком, когда странный звук разом заставил меня очнуться: будто где-то мерно позванивали бубенчики. Я посмотрела на небо: может быть, это летит какая-нибудь незнакомая мне птичка? Но нет, где-то рядом раздался вздох. И снова звон бубенчиков. То громче, то тише. Сомнений нет — это оттуда, где возле стены находятся могилы похороненных здесь настоятелей.

Я не суеверна и никогда не боюсь того, что могу объяснить. Но тут мне стало не по себе. Могилы были осквернены, разграблены. Уж не жалуются ли их потревоженные хозяева на тех, кто потревожил их покой?

Что-то беловато-прозрачное медленно проплыло вдоль стены, выделяясь на ее темном фоне. Призрак? Вот он наклонился, кашлянул… Опять зазвенели бубенчики. Я встала на четвереньки, вытянула шею и, не мигая, стала следить за «призраком». Вот он вошел в отраженный свет луны, и все сразу стало понятно: это старичок монах в добела выгоревшей рясе и скуфейке медленно шел от могилы к могиле, наклоняясь, чтобы поднять разбросанные тут и там окурки. Возле каждой могилы он встряхивал кадилом: это и были «бубенчики», привлекшие мое внимание.

Мне будто что-то сдавило горло, и в глазах защипало. Бедный старичок монах, оставленный здесь сторожем, чтобы поить экскурсантов водой из цистерны (единственной уцелевшей после взрыва), выполняет свой долг перед оскверненной святыней, которую изо дня в день продолжают осквернять толпы экскурсантов. Хилый, дряхлый, весь выцветший до прозрачности, бродит он меж могил, шепча молитву, убирает мусор, и окуривает их ладаном.

Как только он ушел, я сгребла свой плащ и рюкзак перелезла через ограду и вышла за пределы монастыря. Не пристало мне, женщине, нарушать монастырский устав! Впрочем, это было, скорее, данью уважения к старичку, чем к монастырскому уставу.

Эту ночь на Иверской горе я никогда не забуду.

Я люблю южную, теплую, лунную ночь. Люблю море, освещенное луной, игру света и теней в лесу. Люблю таинственный, фосфоресцирующий свет гнилых пней, яркий свет светлячка в росистой траве, таинственное мерцание летающих светлячков.

Я лежала на лужайке и наслаждалась сочетанием тишины разрушенного монастыря и отдаленным дыханием спящего моря.

Разве можно в такую ночь уснуть? Это все равно что обокрасть себя, ведь такая ночь — поистине дар Божий. В такую ночь легко забывается все плохое и на душе становится легко и радостно.

Утром старичок монах был несказанно удивлен, когда на рассвете я зашла напиться и дала ему 50 рублей — на ладан. Я быстро зашагала вниз с горы, а он стоял, опираясь на свой посох, и качал головой, то ли от старости, то ли от недоумения…

Пицунда, что сделали с тобой!

Просто не верится, что сосны могут подойти так близко к самой кромке соленой воды. Это особая солеустойчивая порода реликтовой сосны. Какое дивное место! Как приятно встречать рассвет на самом берегу!

Песок выстыл за ночь, зато вода сохранила солнечное тепло, будто для того, чтобы подарить его мне, когда утренний холодок меня разбудит.

«Я обязательно сюда вернусь. Тут самое красивое место побережья», — думала я тогда, не зная, что Хрущев обнесет глухой стеной весь ту часть полуострова, где растут сосны, для себя и своих клевретов. Да, современные цари умеют укрываться от глаз своих верноподданных!

Какое горькое разочарование ожидало меня, когда я уткнулась в пятиметровую глухую стену, вдобавок еще увенчанную острыми металлическими прутьями! Двенадцать километров тянулась эта стена, и даже ворота были забраны чугунными плитами. Метрах в четырех от стены — колючая проволока. Пройдешь по хорде весь полуостров и не догадаешься, какой прекрасный за ней лес. Лишь в самом конце стена поворачивает к морю, подходит к линии прибоя и уходит в море железной решеткой. Через решетку видно, что лес уже превращен в парк (асфальт, фонари) и заложены дачи для вельмож.

Для простого народа, в том числе для курортников из тамошних домов отдыха, оставлен участок пляжа метров 50, с двумя десятками сосен. Дальше идет пионерлагерь, отгороженный сеткой, как вольер, а затем — пристань, пограничная застава с запретной зоной и рыбокомбинат с присущим рыбам ароматом.

После падения Хрущева половину его «заповедника» отвели под строительство четырнадцатиэтажных безобразных домов отдыха и, как это у нас принято, уничтожили почти все сосны. Зато понатыкали пивнушек, павильонов и статуй из штукатурки потрясающей вульгарности.

Мир праху твоему, Пицунда!

Рассвет на озере Рица

Гагры — узкая полоса между горами, поросшими лесом, и побережьем. Горы почти вплотную подходят к морю. Лишь одна улица — улица Сталина, разумеется, переименованная в улицу Мира. Единственное, что делает Гагры привлекательным — это парк-дендрарий с прудами и водоплавающей птицей, зарослями бамбука и экзотическими деревьями.

Оттуда я направилась на озеро Рицу, о красоте которого много слышала. Чутье мне подсказывало, что его обязательно изгадят. Надо повидать Рицу, пока она заслуживает еще название «Голубая Рица». Когда лес вырубят (а его обязательно вырубят!), она превратится в серую.

Пожалуй, стоило бы пройти пешком эти 70–80 км, отделяющих Рицу от моря, но там шоссе. Идти по шоссе — это совсем не то, что по тропе, где не шмыгают автомашины и не воняет асфальтом. А поэтому сажусь в экскурсионную автомашину и смотрю, как досадно быстро мелькают живописные пейзажи. Дорога все время идет в гору.

Горы вплотную обступили высокогорное озеро. Оно образовалось оттого, что вершина одной из гор сползла и перегородила речку Гегу. Этим объясняется его глубина (350 метров) и крутизна берегов.

Озеро красиво. Даже очень красиво. Но впечатление портят моторные шлюпки, которые с грохотом и смрадом носятся туда-сюда. Уместнее были бы гребные лодки — с них можно любоваться красотой, и они не шумят и не воняют. Но шум и вонь повсюду, и всюду машины с их выхлопными газами.

Обхожу озеро: ищу спокойного местечка, чтобы полюбоваться его красотой.

Самое красивое место — верхняя часть озера. Есть еще остров, но там — вилла Сталина. В 1956 году это еще было табу. Впрочем, весь чистый берег озера, где нет пивных и чебуречных, отведен под дачи вельмож: Берии, Молотова, Микояна, Кагановичей… Если кое-кого из них убрали, то высокие глухие заборы остались, и зона осталась запретной.

244
{"b":"171053","o":1}