— Теперь о тех припасах, что вы сочли непригодными… — сказал суперинтендант.

— Моя следственная комиссия была проведена в полном соответствии с правилами, — заметил Хорнблауэр.

— Да, — задумчиво произнес суперинтендант.

— Я могу вернуть вам бочонки, — предложил Хорнблауэр. — Я собирался сделать это сразу, как опорожню их в реку.

— Пожалуйста, не затрудняйтесь. Верните полные бочки.

Простому смертному не понять, что творится в голове у чиновника. Хорнблауэру трудно было поверить — хотя, возможно, так оно и было — что в деле об испорченной солонине у суперинтенданта есть свой корыстный интерес. Однако то, что провиант признали негодным, может повредить его репутации или репутации Двора. Если Хорнблауэр вернет бочонки, это можно будет не фиксировать официально, а солонину всучить на какое-нибудь другое судно — на судно, которое выходит в море немедленно. Пусть голодают моряки, сражающиеся за свое отечество, лишь бы отчеты Провиантского Двора оставались безупречными.

— Я с радостью верну вам полные бочонки, сэр, — сказал Хорнблауэр. — Я пришлюих с тем же лихтером, который привезет мне припасы.

— Это было бы очень удобно, — согласился суперинтендант.

— Я чрезвычайно рад и, как уже говорил, глубоко признателен вам, сэр. Через десять минут я пришлю барказ с матросами.

Хорнблауэр поклонился какмог подобострастно — не стоит портить все в последниймомент — и еще раз поклонился чтоб помешать продолжению разговора. Но последними словами суперинтенданта было:

— Не забудьте вернуть бочонки, капитан.

Пороховую баржу отверповали на место. Загрузить остальные артиллерийские припасы было в сравнении с порохом парой пустяков. На корабль поднимали тюки с пыжами, стопки пустых саржевых картузов, связки гибких прибойников запасные пушечные катки, бухты огнепроводного шнура — разнообразное снаряжение для двадцати двух пушек. Хорнблауэр отослал мичмана Смайли с матросами в Провиантский Двор.

— Теперь давайте вытащим бочки с испорченной солониной, мистер Карслейк. Я должен сдержать обещание и вернуть их.

— Есть, сэр, — сказал Карслейк.

Это был довольно молодой человек с бычьей головой и невыразительными голубыми глазами. Сейчас они были еще невыразительней, чем обычно. Он присутствовал при разговоре Хорнблауэра с суперинтендантом и никак не проявил своих чувств. Хорнблауэр не знал, то ли Карслейк как баталер одобряет желание суперинтенданта сплавить испорченную солонину на другое судно, то ли, как моряк, испытавший в море немало лишений, презирает Хорнблауэра за малодушие.

— Я помечу их, прежде чем вернуть, — сказал Хорнблауэр.

Когда он так легко согласился с суперинтендантом, он думал о краске, но это не вполне его удовлетворяло — краску можно будет смыть скипидаром. В этот самый момент его осенило более удачное решение.

— Прикажите коку снова развести огонь, — приказал он. — Раскалите… раскалите пару шомполов. Возьмите их у оружейника, пожалуйста.

— Есть, сэр. Простите, сэр, но обеденное время для матросов давно прошло.

— Когда у меня будет время поесть, смогут пообедать и матросы, — сказал Хорнблауэр.

Очень удачно, что на людной палубе многие услышали эти слова. Сам Хорнблауэр уже некоторое время думал об обеде для матросов и все никак не мог решить, стоит ли тратить на это время.

Поскрипывая, из трюма вылез первый бочонок, покачался и опустился на палубу. Хорнблауэр посмотрел по сторонам и увидел Хоррокса с юным князем, обалдевшим от беспрестанной суеты.

— Мистер Хоррокс, идите сюда, — сказал Хорнблауэп взял лежавший возле доски и нактоуза кусочек мела и написал на бочонке «ИСПОРЧЕНО». —На камбузе греются два шомпола. Вы с мистером Князем можете провести время выжигая на этих бочках клейма. Сделаете такие же буквы на всех бочонках. Ясно?

— Э… да, сэр.

— Выжигайте как следует, поглубже, чтоб нельзя было состругать.

— Есть, сэр.

Следующий лихтер из дока подошел к левому борту, освободившемуся после ухода пороховой баржи. Он привез шкиперское имущество, тросы, парусину, краску. Усталые матросы цепляли к талям тюки. Казалось, «Атропа» никогда не будет готова к плаванию. Хорнблауэр чувствовал себя загнанной лошадью, он напрягся, превозмогая усталость, и увидел, что провиантский лихтер уже отошел от берега. Чтоб провести громоздкое судно поперек отливного течения, Смайли вынужден был постоянно подгонять гребцов. Со шканцев Хорнблауэр видел, что лихтер загружен бочками с солониной, с ромом, мешками сухарей. Вскоре запасы «Атропы» будут укомплектованы. До ноздрей Хорнблауэра донесся едкий запах — это прижигали каленым железом пропитанные рассолом бочки. Теперь их не примут ни на одно судно. Странное занятие для Его Княжеской Светлости. Как там говорится в приказах: «Вам следует всемерно наставлять Его Княжескую Светлость в морских науках». Что ж, возможно, это не плохое введение в науку побеждать государственных служащих.

Прошло довольно много времени, пока на шканцах появился мистер Джонс и козырнул.

— Все припасы загружены, — сказал он. — Мистер Смайли повел провиантский лихтер обратно.

— Спасибо, мистер Джонс. Спустите, пожалуйста, мою гичку.

Хорнблауэр шагнул в шлюпку, чувствуя на себе множество любопытных взглядов. Начало смеркаться, пошел моросящий дождик. Хорнблауэр приказал грести в обход судна. Он оглядел его спереди, с боков, с кормы, мысленно представляя себе обводы днища. Он смотрел на нижние реи — сюда будет приложено давление ветра на паруса, и надо просчитать баланс сил — ветер против продольного сопротивления, руль против передних парусов. Надо оценить не только скорость, но и маневренность. Наконец Хорнблауэр поднялся на палубу, где ждал его Джонс.

— Надо усилить дифферентна нос, — объявил он, — бочки с солониной поставьте ближе к баку, ядра — спереди от порохового погреба.

Снова засвистели дудки, матросы принялись перетаскивать по палубе припасы. Когда все было закончено, Хорнблауэр снова спустился в гичку. На корабле с волнением ждали, когда он вернется.

— Пока хорошо, — объявил Хорнблауэр.

То, что он только что сказал, было очень важно. Как только «Атропа» отойдет от берега, она будет в опасности, возможно, ей сразу придется вступить в бой. Она такая маленькая — даже хорошо вооруженный капер может оказаться для нее серьезным противником. Догнать, если понадобится; если понадобится — уйти от погони, быстро слушаться руля, когда надо занять позицию в бою, идти круто к ветру вблизи подветренного берега — все это «Атропа» должна уметь, причем сегодня же — завтра может оказаться поздно. Жизнь его команды, его собственная, его репутация зависят от того, правильно ли он сейчас решил.

— Можете все спускать в трюм, мистер Джонс. Постепенно заставленная палуба начала освобождаться. Дождь усилился, ночь сгущалась вокруг маленького корабля. Огромные бочки спускали вниз и устанавливали впритык. Содержимое трюма должно представлять собой монолит, чтоб при качке ничто не ерзало, ничто не смещалось, не то судно может повредиться, либо даже, увлекаемое катящимся грузом, опрокинуться. Флот не забыл сэра Эдварда Бэрри, офицера, командовавшего Нельсоновским «Авангардом» — у того сломало мачты умеренным шквалом вблизи Сардинии.

Хорнблауэр стоял у гакаборта, дождевые капли стекали по его лицу. Он не ушел вниз — возможно, он наказывал себя за то, что не проследил вовремя за подготовкой судна.

— Палубы очищены, сэр, — сказал Джонс, возникая из темноты.

— Очень хорошо, мистер Джонс. После того, как матросы вымоют палубы, они смогут пообедать.

В маленькой каюте было темно и неуютно. В рабочей половине стоял стол на козлах и два парусиновых стула, в спальне не было ровным счетом ничего. Масляная лампа тускло освещала голые доски под ногами. Хорнблауэр мог приказать, чтоб спустили гичку, она быстро доставила бы его к Детфордскому пирсу, где в «Георге» ждут его жена и дети. Там жарко горит в камине уголь, шипит на тарелке бифштекс с гарниром из капусты, а простыни на пуховой кровати так поглажены грелкой, что до них горячо дотронуться. Замерзшее тело и усталые ноги невыразимо жаждали заботы тепла. Но Хорнблауэр упрямо себе в этом отказывал. Дрожа от холода, он съел корабельный обед, приказал повесить гамак, забрался в него и закутался сырым одеялом. В гамаке он не спал с тех пор, как был мичманом, и позвоночник отвыг от нужного изгиба. Он слишком замерз, слишком устал, чтоб наслаждаться сознанием хорошо выполненного долга.