— Больно… больно… — простонал Маккулум.
Он заметался. Эйзенбейс сильными руками перевернул его на левый бок, поудобнее. Хорнблауэр заметил, что Эйзенбейс одну pyкy положил Маккулуму на правую лопатку, как бы что-то исследуя, потом сдвинул ее ниже, на ребра, и Маккулум опять застонал. Лицо Эйзенбейса оставалось серьезным.
Это было ужасно. Ужасно видеть, как умирает великолепно устроенный организм. Так же ужасно было Хорнблауэру сознавать, что к его сочувствию примешиваются эгоистические соображения. Он не мог представить себе, как будет поднимать со дна сокровища, если Маккулум умрет или будет так же беспомощен. Он вернется с пустыми руками, на него обрушатся гнев и презрение Коллингвуда. Что пользы во всех его ухищрениях. Хорнблауэр вдруг вознегодовал на дуэльное уложение, отнявшее жизнь у ценного человека и поставившее под угрозу его, Хорнблауэра, профессиональную репутацию. Противоречивые чувства кипели в нем водоворотом.
— Земля! Земля! Земля справа по курсу! Кричали с фор-марса. Этот крик невозможно слышать без волнения. Маккулум приоткрыл глаза и повернул голову, но Эйзенбейс, склонившись над ним, постарался его успокоить. Хорнблауэру полагалось быть сейчас на корме, и он пошел туда, стараясь не показывать слишком очевидно, что торопится. Тернер был уже там, и у подветренного фальшборта собирались другие офицеры.
— Мы вышли в точности, куда вы намечали, сэр, — сказал Тернер.
— На час раньше, чем я ожидал, — заметил Хорнблауэр.
— Здесь из-за западных ветров течение сворачивает к северу, сэр. Вскоре мы увидим на левом траверзе Атавирос на Родосе, и тогда возьмем азимуты.
— Да, — сказал Хорнблауэр. Он понимал, что отвечает не совсем вежливо, но едва ли хорошо понимал отчего — его тревожило присутствие на борту штурмана, лучше него знакомого с местными условиями, хотя этого штурмана прикомандировали к нему специально, чтоб избавить от тревог.
«Атропа» мужественно прокладывала путь меж коротких, но крутых волн, набегавших на левую скулу. Двигалась она легко — площадь парусов в точности соответствовала ветру. Тернер вынул из кармана подзорную трубу, прошел вперед и полез на грот-ванты. Хорнблауэр стоял с наветренной стороны, ветер овевал его загорелые щеки. Тернер вернулся с довольной улыбкой.
— Это Семь мысов, сэр, — сказал он. — Два румбаналевой скуле.
— Здесь, вы говорили, течение сворачивает к северу.
— Да, сэр.
Хорнблауэр подошел к нактоузу, посмотрел на компас потом на разворот парусов. Северное течение поможет, ветер юго-западный, но все же не следует без надобности приближаться к подветренному берегу.
— Мистер Стил! Вы можетеидти круче к ветру, чем сейчас.
Хорнблауэру не хотелось лавировать против ветра в самом конце пути, и он учитывал опасное течение у мыса Кум.
Эйзенбейс козырнул, чтоб привлечь его внимание.
— В чем дело, доктор? Матросы садили грота-галс.
—Можно мне поговорить с вами, сэр?
Именно это он сейчас и делал, хотя время было далеко не самое удобное. Но Эйзенбейс, очевидно, хотел поговорить наедине, и не на людной палубе.
— Это по поводу пациента, сэр, — добавил он. — Мне кажется, это очень важно.
— Ладно, очень хорошо. — Хорнблауэр с трудом удержал ругательство. Он прошел впереди доктора в каюту, сел за стол и поднял голову. — Ну? Что вы хотели сказать?
Эйзенбейс явно нервничал.
— Я создал теорию, сэр.
Он все еще говорил с немецким акцентом, и слово «теория» прозвучало в его устах так странно, что Хорнблауэр нес ходу его понял.
— Что за теория? — спросил он наконец.
— Она касается местонахождения пули, сэр, — ответил Эйзенбейс — ему тоже потребовалось несколько секунд, чтоб переварить английское произношение слова «теория».
— Гарнизонный врач на Мальте сказал мне, что она в грудной полости. Вам известно что-либо еще?
Странное выражение «грудная полость», но гарнизонный врач употребил именно его. «Полость» подразумевает пустое, полое пространство, и термин явно неудачен. Легкие, сердце и кровеносные сосуды заполняют все это пространство.
— Я полагаю, она вовсе не там, сэр, — поколебавшись, выложил Эйзенбейс.
— Да? — Если это так, то новость невероятно важна. — Тогда почему же ему так плохо?
Решившись говорить, Эйзенбейс опять сделался многословен. Объяснения, сопровождаемые резкими взмахами рук, так и сыпались из него. Но понять их было почти невозможно. О медицинских материях Эйзенбейс думал на родномязыке, и ему приходилось переводить, используя термины, не известные ни ему, ни тем более Хорнблауэру. Последний с трудом разобрал одну фразу и уцепился за нее.
— Вы думаете, пуля, сломав ребро, отскочила обратно? — спросил он, в последний момент заменив слово «срикошетила» на «отскочила» в надежде, что так будет понятнее.
— Да, сэр. С пулями это случается часто.
— И где, по-вашему, она теперь? Эйзенбейс попробовался дотянуться левой рукой далеко за правую подмышку. Он был слишком тучен, чтоб показать то место, которое хотел. — Под скапулой, сэр… под… под лопаткой.
— Земля! Земля слева по курсу! | Крик донесся через световой люк над головой Хорн-блауэра. Впередсмотрящий увидел Родос. Они входят в Родосский пролив, а он сидит внизу, беседуя о ребрах и лопатках. И все ж, одно так же важно, как и другое.
— Я не смогу долго задерживаться внизу, доктор. Расскажите, на чем основано ваше предположение.
Эйзенбейс снова ударился в объяснения. Он говорил о лихорадке пациента, о том, что тот поначалу чувствовалсебяотносительно хорошо, о незначительном кровохарканье. В самом разгаре объяснений в дверь постучали.
— Войдите! — сказал Хорнблауэр.
Вошел Его Светлость князь Зейц-Бунаусский и произнес слова, которые, очевидно, старательно готовил, пока спускался вниз.
— Мистер Стил свидетельствует свое почтение, сэр. Земля видна слева по курсу.
— Очень хорошо, мистер Князь. Спасибо. — Какая жалость, что некогда похвалить мальчика за успехи в английском. Хорнблауэр повернулся к Эйзенбейсу.
— Итак, я думаю, пуля со стороны спины, сэр. Кожа, она… она жесткая, сэр, а ребра… ребра упругие.
— Да? — Хорнблауэру и прежде приходилось слышать, как пули обходят вокруг тела.
— А пациент очень мускулист. Очень.
— Значит, вы думаете, что пуля застряла в спинной мускулатуре?
— Да. Глубоко, у самых ребер. Под нижнимкраемскапулы, сэр.
— А лихорадка? Жар?
Судя по сбивчивым фразам Эйзенбейса, жар объяснялся присутствием в мускульной ткани инородного тела, в особенности же тем, что пуля, скорее всего, затащила с собой обрывки материи. Все это звучало достаточно правдоподобно.
— Вы хотите сказать, что если пуля там, а не в грудной клетке, вы сможете ее извлечь?
— Да, — с отчаянной решимостью выговорил Эйзенбейс
— Вы думаете, вам это удастся? Вам придется использовать нож?
Еще не договорив, Хорнблауэр сообразил, что невежливо задавать сразу два вопроса человеку, которому и на один-то ответить нелегко. Эйзенбейс долго думал, прежде чем сформулировал ответы.
— Да, придется использовать нож, — сказал он наконец — Операция будет сложная. Я не знаю, могули я ее сделать.
— Но вы надеетесь, что сможете?
— Надеюсь.
— И вы думаете, что добьетесь успеха?
— Не знаю. Только надеюсь.
— А если вы успеха не добьетесь?
— Он умрет.
— Но вы думаете, что если операцию не сделать, он все равно умрет?
Это было самое главное. Эйзенбейс дважды открывал и закрывал рот, прежде чем ответил.
— Да.
Пока Хорнблауэр изучал выражение лица Эйзенбейса, в световой люк еле слышно донеслось с наветренного грот-русленя:
— Дна нет! Дна нет!
Тернер и Стил весьма разумно решили бросать лот, но глубины как и следовало ожидать, были гораздо большие, чем длина лотлиня. Хорнблауэр оторвался от мыслей о судне и вернулся к вопросу о Маккулуме. Последний, возможно, вправе ждать, что с ним посоветуются. Но право это довольно-таки иллюзорное. Жизнь Маккулума принадлежит его стране. У матроса не спрашивают разрешения, прежде чем отправить его в бой.
