Левая вахта закричала «ура! », но правая (Хорнблауэр внимательно разглядывал лица матросов) не производила впечатление обиженной. Как он догадывался, многие не прочь продемонстрировать свои таланты и уже продумывают номера. Он снова поднес рупор к губам:

— Смирно! Мистер Хоррокс! Мистер Смайли! Прикажите своим командам разойтись!

Возвращаясь к себе, Хорнблауэр увидел у дверей кают-компании человека, которого поначалу не узнал. Он медленно двигался под наблюдением доктора.

— Рад видеть вас на ногах, мистер Маккулум, — сказал Хорнблауэр.

— Разрез полностью затянулся, сэр, — сказал Эйзенбейс гордо. — Я не только снял швы, но и счел возможным удалить дренажную трубку.

— Превосходно! — воскликнул Хорнблауэр. — Значит, скоро можно будет вынуть руку из повязки. ?

— Через несколько дней. Сломанные ребра срастаются хорошо.

— Вот здесь тянет, — сказал Маккулум, левой рукой щупая правую подмышку. Его обычная раздражительность исчезла. Конечно, когда выздоравливающий делает первые шаги, тем более, если при этом обсуждают его рану, он чувствует себя в центре внимания, так что благодушие его вполне объяснимо.

— Что ж, — сказал Хорнблауэр. — Пистолетная пуля с двенадцати шагов — малоприятный гость. Мы думали, мы вас потеряли. На Мальте сочли, что пуля у вас в легких.

— Все было бы проще, — сказал Эйзенбейс, — если б он не был таким мускулистым. В этой массе мускулов невозможно было прощупать пулю.

Маккулум выудил из левого карманаштанов и протянул Хорнблауэру маленький предмет.

— Видите? — спросил он.

Это была пуля, извлеченная Эйзенбейсом, сплющенная и бесформенная. Хорнблауэр не стал говорить, что видел ее прежде. Он в подобающих словах выразил свое изумление, чем немало польстил Маккулуму.

— Я полагаю, — сказал Хорнблауэр, — это событие надо достойным образом отметить. Я приглашу кают-компанию отобедать со мной, и вас, джентльмены, в первую очередь.

— Сочту за честь, — сказал Маккулум. Эйзенбейс поклонился.

— Скажем, завтра. Мы успеем пообедать до представления, которое дает правая вахта.

В каюту Хорнблауэр вернулся вполне довольный собой. Он дал команде возможность поразмяться, нашел подходящий случай пригласить на обед своих офицеров, его специалист по подъемным работам вырвался из когтей смерти и в лучшем настроении, чем обычно, а главное — сокровища «Стремительного» лежат на песчаном дне залива и ждут, пока их поднимут. Он был так доволен собой, что даже вытерпел концерт, назначенный на вечер следующего дня. Красивый молодой марсовый пел жалобные песни. Их тягучая сентиментальность досаждала Хорнблауэру невыносимо, мелодия терзала его немузыкальное ухо. «Цветы на материнской могиле» и «Пустая колыбель». Матросик выжимал всю скорбь из своей похоронной темы, а слушатели (за исключением Хорнблауэра), явно ей упивались. Пожилой боцманмат громоподобным басом исполнил несколько песен. Хорнблауэр дивился, как опытные моряки могут слушать подобную белиберду. Сумбур в морских терминах был невероятный. Если бы у него на «Атропе» «славное ветрило зашелестело на попутном ветру», он бы сказал вахтенному офицеру пару ласковых слов. Под «могучим остовом» в песне, вероятно, разумелся корпус. Особенно раздражал Хорнблауэра «седобородый капитан» из песни. Он «не боялся непогоды», даже в шторм «не свертывал парусов» и самолично держал штурвал, вперясь при этом в «туманную даль». Почему-то, для красоты, наверное, сочинитель называл шпиль речным словом «кабестан». И вот, под «печальное пение кабестана» «гордый фрегат», наконец, «пристал к родимому берегу», но герой песни Том Боули был уже мертв, равно как и мифические мать и ребенок молодого марсового. Он «ушел в лучший мир», к вящей радости растроганных слушателей.

Пляски понравились Хорнблауэру больше. Матросы танцевали хорнпайп. Хорнблауэр восхищался легкостью и грацией танцоров и старался не замечать пронзительные звуки флейты, под которую те танцевали. На флейте играл тот самый помощник кока, который принес победу своей команде. Видимо, без него обойтись не смогли, хотя официально левая вахта была на концерте зрителями. Из всего представления Хорнблауэру интереснее всего было наблюдать эту разницу в поведении двух вахт: правая вела себя как заботливые хозяева, левая — как придирчивые гости. Вечером Хорнблауэр вновь смог поздравить себя. Он с пользой провел сегодняшний день, у него бодрая, дисциплинированная команда и удовлетворительные офицеры.

А следующее утро принесло ему настоящий триумф. Триумф этот ничуть не умаляло то обстоятельство, что сам Хорнблауэр остался на корабле, а Маккулум, с перевязанной рукой, с тендером, барказом и с новыми аппаратами, сконструированными им для подъемных работ, направился к остову. Когда шлюпки вернулись, Хорнблауэр стоял у борта, греясь на солнце. Маккулум левой рукой указал на большую груду, сваленную между центральными банками барказа; потом повернулся и показал такую же на тендере. Серебро! Ныряльщики немало потрудились на глубине, руками сгребая монеты в спущенные под воду бадьи.

Шлюпки подошли к борту, матросы приготовились перегружать серебро. Маккулум резким окриком остановил цейлонцев, направившихся было в облюбованный ими уголок на баке. Они немного сконфуженно посмотрели на Маккулума. Тот что-то приказал на их языке, потом повторил. Они медленно начали раздеваться. Хорнблауэр так часто видел это за несколько дней — казалось, несколько недель — прошедших с начала подъемных работ. Длинные белые одеяния одно за другим ложились на палубу.

— Держупари, — сказал Маккулум, — фунтов пятьдесят они прикарманили .

Одно из одеяний, несмотря на все усилия его обладателя, подозрительно звякнуло.

— Старшина корабельной полиции! — приказал Хорнблауэр. — Обыщите их одежду!

Матросы с ухмылками наблюдали как из швов и складок извлекают монету за монетой.

— Не было случая, — сказал Маккулум, — чтоб они нырнули, не выловив чего-нибудь для себя.

Хорнблауэр пытался представить, как совершенно голый человек, вылезая из моря в шлюпку, может незаметно спрятать монеты в одежде. Поистине, человеческая изобретательность не знает границ.

— Если б им удалось довезти эти деньги до Яффны, они бы стали богачами, — заметил Маккулум'. Вновь перейдя на цейлонский, он отпустил ныряльщиков. Те взяли одежду и исчезли. Маккулум повернулся к Хорнблауэру: — Быстрее взвесить монеты, чем их считать. Если поднимем все, будет четыре тонны.

Тонны серебра! Парусный мастер уже шил для них мешки из новой парусины. Как и на затонувшем «Стремительном», для них надо будет освободить нижнюю кладовую под ахтерпиком. Хорнблауэр почувствовал, что есть глубокая правда в истории Мидаса, обращавшего в золото все, до чего коснется, не так далеко от места, где сейчас покачивалась на якоре «Атропа». Подобно тому как Мидас сделался несчастным именно тогда, когда все почитали его счастливейшим из смертных, Хорнблауэр, добившись своего, потерял душевный покой. Как только монеты сгрузили в кладовую, он начал тревожиться об их сохранности. Его матросы изобретательны и упорны. Многие в прошлом были преступниками, иных набрали на флот прямиком из Ньюгейтской тюрьмы. Матросы крадут ром всеми мыслимыми и немыслимыми способами, но человек, укравший спиртное, рано или поздно себя выдаст. Иное дело деньги, серебряные монеты. От возможных воров их отделяет лишь тонкая переборка. Пришлось, как и на «Стремительном», обшивать палубы и переборки досками. Припасы в трюме переставили так, чтоб с наружной стороны стояли самые большие бочки с солониной, которые нельзя сдвинуть без помощи талей. И все равно Хорнблауэр не спал ночей. Сперва он придумывал, как можно проникнуть в кладовую, потом — как этого не допустить. Беспокойство росло по мере того, как увеличивалась груда мешков с серебром. В тот великий день, когда ныряльщики Маккулума добрались до золота, оно выросло стократ.

Маккулум действительно знал свое дело. Однажды он сообщил Хорнблауэру, что найден один из сундуков с золотом. На следующее утро Хорнблауэр наблюдал, как от «Атропы» отошли тендер и барказ с продольными брусьями на корме. На брусьях были укреплены блоки и тали, в шлюпках лежали мили троса, свернутые в бухты, доски, бадьи, все, до чего могла дойти человеческая изобретательность. В подзорную трубу Хорнблауэр видел, как шлюпки сошлись над остовом, как раз за разом уходили под воду ныряльщики, как в воду опустили идущие от талей лини с грузами. Несколько раз матросы начинали тянуть тали и несколько раз останавливались, ждали, пока кто-нибудь из ныряльщиков спустится вниз — видимо, распутать лини. Потом стали тянуть уже без задержек. Они тянули и тянули, сматывая в бухты трос, пока что-то не появилось над водой. До корабля донеслись радостные возгласы.