В фильме же образ Бормана достаточно целостный, а кроме того, костюмеры постарались, и его партийная коричневая униформа с петлицами рейхслейтера крайне похожа на реальную (лишь за тем небольшим исключением, что кайма из золотых дубовых листьев на его нарукавной повязке слишком узкая). Другое дело, что авторы, как всегда, не удосужились проверить тот антураж, которым они окружают появление Мартина Бормана. В фильме Борман два раза показан в своем тихом и роскошном кабинете, откуда он руководит всем партийным аппаратом, где плетет интриги и откуда ездит на совещание к фюреру в бункер. Первый раз это происходит в 5-й серии (датировать эти события по фильму можно как 1 или 2 марта 1945 года), а во второй раз — в 12-й серии (это уже 22 марта 1945 года). Но все дело то в том, что, как уже и говорилось выше, необходимой составляющей власти Бормана было как раз то, что он постоянно, ежеминутно находился рядом со своим шефом — Адольфом Гитлером. Он полностью контролировал все встречи Гитлера. Прорваться сквозь эту опеку было практически невозможно, и когда такое случалось, то это становилось темой для обсуждения. Так, в конце 1944 года Геринг чуть ли не силой прорвался к Гитлеру и добился освобождения своего племянника, арестованного гестапо по подозрению в связях с заговорщиками. Поэтому описанный в фильме случай, когда в 12-й серии Борман приходит в бункер и узнает, что у Гитлера находятся рейхсфюрер и Вольф, и понимает, что проиграл, просто нереален. Ни Гиммлер, ни Вольф да и, в принципе, никто другой не могли «прорваться» к Гитлеру через голову Бормана, он бы был в курсе в любом случае и всегда мог предпринять встречные ходы.

Но вернемся к тихому кабинету Бормана. Кабинет у рейхслейтера, конечно же, был, но вот в марте 1945 года его самого в кабинете-то как раз и не было. Еще 4 февраля 1945 года Мартин Борман со своим уменьшившимся штабом переселился в помещения бункера Имперской канцелярии и получил там комнату, где он мог ночевать. Центральный район Берлина представлял собой довольно удручающую картину. Вот как сам Мартин Борман описывал массированный воздушный налет на Берлин в письме своей жене от 4 февраля 1945: «Вчерашний налет был очень тяжелым; помимо вокзалов и железнодорожных путей, пострадавших сильнее всего, сильно повреждены центр и южная часть города. Сад Имперской канцелярии являет собой ужасную картину — глубокие воронки, поваленные деревья, дороги, невидимые под обломками. Много бомб попало в старую Имперскую канцелярию, квартиру фюрера, от зимнего сада и зала приемов остались только обломки стен, а вестибюль со стороны Вильгельмштрассе, в котором обычно стоял караул вермахта, полностью разрушен. Новая Имперская канцелярия также получила много повреждений и временно не может использоваться. Фоссштрассе усеяна огромными воронками, и дома напротив, на Герман-Геринг-штрассе, полностью сгорели. Партийная канцелярия также представляет печальную картину — черепицы на крыше нет, все окна выбиты, двери вырваны».[13] Подобные разрушения практически исключали возможность продолжить работу в «тихом и роскошном кабинете».

Еще более странен эпизод все в той же 5-й серии — когда Борман размышляет над письмом «верного члена НСДАП»: «Тогда я смогу, думал Борман, перевести все партийные средства на имена своих, а не его [Гиммлера. — Прим. авт.] людей». Почему это Борман без этого должен был бы переводить партийные деньги на людей Гиммлера, не понятно. Подконтрольными ему средствами Борман распоряжался лично, и никто обязать его переводить их на счета СС не мог. А вот сам Борман имел возможность контролировать финансы СС, которая являлась подразделением нацистской партии, но вот «наложить лапу» на деньги СС он никогда не пытался. Кроме того, следует оговорить, что Борман контролировал не «партийные средства», они как раз находились в ведении имперского казначея НСДАП Франца Ксавера Шварца. Борман же распоряжался «Фондом Адольфа Гитлера» — это тоже очень большие деньги: по разным оценкам, в 1945 году там было от 700 миллионов до 5 миллиардов рейхсмарок.

Реальным лицом был и появляющийся не надолго в фильме штандартенфюрер СС Шольц — порученец Мюллера. Хотя, возможно, это просто совпадение фамилий, потому что реальный Кристиан Шольц был несколько другим. Во-первых, он был не штандартенфюрером, а штурмбаннфюрером СС. Реальный Шольц родился в Майнце в 1908 году, в 1930-м вступил в НСДАП, а через два года — в СС. После прихода нацистов к власти он был зачислен в полицию Майнца, а в 1934 году был переведен в СД. Затем, после недолгой работы в политической полиции Мюнхена, переведен в центральный аппарат гестапо в Берлине. До 1941 года (с перерывами) служил в отделе 11–1 (гестапо), а затем переведен в Исследовательское управление Имперского министерства авиации, занимавшееся прослушиванием телефонных разговоров и перлюстрацией писем.

1 мая 1942 года он возглавил отдел связи Министерства авиации и Института Германа Геринга. Шольц был личным другом Генриха Мюллера и постоянно пользовался его протекцией. До последних дней жил вместе с Мюллером в его доме в Берлине-Ланквитце. В последние дни апреля находился вместе с Мюллером в Имперской канцелярии, а затем помогал Мюллеру уничтожать секретные документы гестапо. После войны исчез. По ряду сведений, Шольц руководил «радиоиграми» с советской разведкой. Позже этот факт стал благодатной почвой для версии, что именно он помог Мюллеру установить контакт со СМЕРШем.

Казалось бы, вынесенный в заголовок вопрос чисто риторический. Ну кем еще может быть пастор, как не пастором! Но тем не менее не спешите сразу же отвечать на него. Давайте сначала задумаемся над значением слова «пастор». Здесь вроде бы все тоже ясно — это священник протестантской (лютеранской, евангелической, кальвинистской и т. п.) церкви. В православной церкви священника именуют батюшка, отче, отец; в католической — ксендз (в Польше), кюре или падре. И со Шлагом[14] тоже нет вроде бы вопросов: он священник, настоятель храма в Берлине — а это протестантский город (хотя в нем, конечно, были и католические и православные храмы). Но вот идет 4-я серия «Семнадцати мгновений весны» и камера заботливо фиксирует обложку следственного дела, на которой черным по белому написано:

И ведь никто из зрителей на это внимания не обращает (честно говоря, я и сам лишь недавно заметил этот казус)! Но ведь тогда получается, что столь любимый нами Шлаг в исполнении Ростислава Плятта является «католическим пастором», то есть «католическим протестантским (!) священником». Эти Слова несочетаемы, так же как «православный ксендз», «иудейский муфтий» или «протестантский раввин». То есть для нас несочетаемы, а для авторов фильма — пожалуйста. Можно предположить, что в атеистические 70-е советские люди (в том числе и создатели фильма) совершенно не понимали различия между христианскими церквами, хотя подобные допуски кажутся несколько Затянутыми. Тем более что в самом романе Юлиана Семенова ни одного упоминания о принадлежности пастора к католической церкви нет, хотя в дальнейшем Семенов (который обозначен в фильме как автор сценария) явно запутался, что и привело в конце концов к возникновению мифического существа по имени «католический пастор». Но, может быть, слово «пастор» было употреблено только в качестве синонима слова «священник»? К сожалению, на это надо дать отрицательный ответ, что подтверждается хотя бы видеорядом:

— во 2-й серии, в сцене, когда Клауса собираются забросить к пастору, сотрудник СД сообщает Штирлицу, что пастора нет дома и он в кирхе, играет на органе. Но кирха — это именно протестантская церковь, католический храм везде называется костелом. Тем более что затем показывают храм, который совершенно однозначно является именно кирхой, а не костелом или православной церковью;