После того как я столь удачно «выиграл» себе домашнюю утварь, лед на Амуре стал, и связь с внешним миром, от которого мы полтора месяца были полностью отрезаны, восстановилась — теперь уже на санях.

На Сахалине планировали строительство новой тюрьмы. Соответствующие чертежи прислали в Хабаровск на рассмотрение генерал-губернатору. Барон Корф пожелал внести небольшие изменения, а потому счел необходимым вступить в переговоры с островным начальством и предложил мне взять переговоры на себя, ведь заодно я смогу познакомиться с приамурскими народами рыболовов и охотников.

От Хабаровска до Сахалина мне предстояло проехать около 2000 километров. Сначала по Амуру на лошадях до Софийска, затем, тоже по Амуру, до Мариинска, а оттуда уже через тайгу до Александровского Поста на побережье и далее по замерзшему проливу до острова.

Чудесным солнечным ноябрьским днем после обильного прощального завтрака, который дали в мою честь коллеги в офицерском клубе, я сел в свою кошеву — длинные, наполовину крытые сани наподобие розвальней, изнутри обитые войлоком, а снаружи — просмоленной парусиной. В этих санях можно с удобством вытянуться; в качестве подстилки используются большие мягкие кожаные мешки, в которые одновременно укладывают багаж проезжающего. Еще в этих санях есть кожаные подушки и большущая меховая полость. Впереди на козлах сидит ямщик, а под ногами у него стоит ларь, где хранится мороженый провиант и бутылки с ромом и коньяком. К верху кошевы прикреплена войлочная занавеска — если ее опустить, пассажир полностью защищен от любой непогоды. В очень сильную стужу сани дополнительно обогревают раскаленными кирпичами. Запрягают в кошеву тройку лошадей, рядом или цугом, смотря какова дорога.

Поверх своего платья проезжающий надевает сначала кухлянку, тунгусскую рубаху из меха не рожденного северного олешка; эта рубаха достигает ему до колен, сзади у нее есть капюшон, который можно натянуть на голову, а впереди нагрудник, чтобы защитить лицо. На голову надевают меховую шапку с длинными, до пояса, ушами, которые обматывают вокруг шеи вместо шарфа. На ноги надевают мягкие высокие сапоги из шкурок, снятых чулком с оленьих либо лосиных ног; эти сапоги достают чуть не до живота. Довершают костюм меховые рукавицы. Рубаху подпоясывают широким кушаком, который все это держит. В таком костюме путешественнику не страшна самая свирепая стужа, вдобавок он совершенно не стеснен в движениях. Ямщик на облучке выглядит как дикий зверь, так как вся одежда у него мехом наружу.

Особенно ценится у сибиряков предмет одежды, надеваемый поверх всего, — так называемая доха. Это «пальто», сшитое из особенно красивых оленьих шкур и, в зависимости от благосостояния владельца, подбитое черно-бурой или серебристой лисой, песцом или огневкой, а иной раз и соболями, куницей или волком. Доха служит одновременно и подстилкой, и одеялом.

Что до провианта, то зимние путешествия значительно проще летних, так как провиант можно взять с собой в замороженном виде. Перед отъездом варили в Хабаровске превосходнейшие супы, разливали по тарелкам и выставляли на мороз. Затем тарелке на миг устраивали так называемую bain-marie, то бишь водяную баню, после чего суп отделялся от тарелки и уже в «чистом» виде отправлялся в ларь. Точно так же везли с собой молоко в кусках, замороженные сырые котлеты, бифштексы, дичь, пельмени, яйца и масло. На станции достаточно было вынуть из ларя все, что нужно, оттаять в печи на собственной сковородке или в кастрюле, поджарить или сварить — и через 20 минут превосходный обед готов. Изумительно вкусны также коньяк или водка, выпавшие в ларе под ногами ямщика игольчатыми ледяными кристаллами. Провиантом меня снабдили так щедро, что, вернувшись через полтора месяца в Хабаровск, я смог угостить домочадцев хорошим обедом из дорожного ларя.

В целом мне сопутствовала отменная погода, но в темное время суток ехать все равно было нельзя, так как по причине высоченных наледей двигаться по Амуру можно было лишь засветло. Вот почему мне приходилось ждать на станциях, если, на счастье, не светила полная луна. Тем не менее, в среднем я делал за сутки около 150 километров.

Почтовые станции, обычно представлявшие собой небольшую рубленую избу из 3–4 комнат, расположены вдоль реки примерно в 30 километрах друг от друга. Помещение для проезжающих, как правило, содержали в чистоте, но кроме стола, нескольких лавок, иконы с лампадою, императорских портретов на стенах и большого самовара в углу, там ничего не было. Нередко стены украшает вдобавок суровый призыв Священного Синода, в раме под стеклом; Синод убедительно просит проезжающего не браниться сверх меры, а коли без того никак нельзя обойтись, все же ругаться не «по матушке», а именно матерщина распространена в России очень широко.

Не то на четвертый, не то на пятый день я добрался до Софийска. Это был окружной центр области, занимающей площадь в две Германии, и, тем не менее, всего-навсего поселок с несколькими сотнями жителей. Я остановился у окружного начальника Башилова.

Башилов^{69} был коренной сибиряк и один из старейших чиновников Амурской области; в России он учился в кадетском корпусе, а затем служил офицером на Аляске, которая тогда еще принадлежала России. В 1854 году во время Крымской войны он участвовал в боевых действиях в Петропавловске, когда был отбит английский десант. Он был окружным начальником всего Севера, Камчатки и Алеутских островов и знал все туземные племена, у которых слыл непререкаемым авторитетом. Смотрел он на них как на родных детей — не заботился о писаных законах, а властвовал как патриарх, справедливо и мудро. Отношение же подопечных к нему очень напомнило мне отношение бурят и монголов к их Живому Богу.

Когда я познакомился с полковником Башиловым, это был уже старый, но весьма бодрый мужчина, дородный, высокого роста, с длинной седой бородой и кустистыми бровями. Рассказывать он умел на редкость увлекательно и охотно говорил о своем бурном прошлом. В 1854 году он молодым офицером участвовал в экспедиции Муравьева, когда тот, спустившись вниз по Амуру, тем самым завоевал эту реку для России. По приказу Муравьева был построен небольшой паровой баркас под названием «Акула» — флагман «флота», на котором размещались его солдаты, числом 1000 человек; состоял этот «флот» из пяти десятков шлюпок и множества плотов, груженных провиантом и военным имуществом. Повсюду на реке Муравьев закладывал небольшие форты, где оставлял гарнизон — так, например, в Хабаровске, основанном казаком Ерофеем Хабаровым еще в 1649 году, в Софийске, в Мариинске, в Николаевске возле устья Амура и в Александровском Посту на побережье. В Благовещенске и около Айгуна он тоже поставил военные гарнизоны.

Поскольку Амур, тогда совершенно неисследованный, тысячами километров стремил свои воды через тайгу и изрезанные ущельями горы, а притом был очень широк и изобиловал излучинами и островами, такое огромное количество разномастных плавучих средств при всем желании не могло удержаться в нужном фарватере. Снова и снова то одно, то другое терпело крушение или садилось на мель.

В конце концов, шлюпка с Башиловым и пятнадцатью солдатами тоже потерпела крушение, люди кое-как выбрались на необитаемый островок, но весь провиант потеряли. Поэтому им пришлось дожидаться прибытия баталеров^{70}. А те по халатности интендантства задержались, и несчастным грозила голодная смерть, так как дичь на острове не водилась, а ловить рыбу было нечем.

В итоге они решились на крайнее средство: бросить жребий, убить одного из своих и съесть. Развели большой костер, и 15 горемык уселись вокруг. Затем заготовили 15 бумажных жребиев — 14 пустых и один помеченный крестиком. Скатанные бумажки бросили в папаху, перемешали и, начиная с самого старшего по возрасту, начали по очереди тянуть. Старшему повезло, он вытянул пустышку, взял папаху и передал соседу, который вытащил жребий и, не разворачивая, протянул назад, старшему. Тот развернул листочек и, если бы увидел на нем крест, должен был заколоть этого человека своим кинжалом.