Мосаку тоже скончался — минут десять спустя. Мария-Каннон выполнила просьбу бабушки — при ее жизни не убивать Мосаку.

Рассказав эту историю, Тасиро-кун остановил на мне долгий задумчивый взгляд.

— Ну что? Разве вам не верится, что все это правда?

— Мм… Да, но… Трудно сказать…

Некоторое время Тасиро-кун молчал. Затем, поднеся спичку к погасшей трубке, проговорил:

— А мне думается, все так и было. Вот только неизвестно, повинна ли в том мадонна, хранившаяся в доме Инами, или нечто совсем иное… Впрочем, вы, кажется, еще не прочли надпись на подставке этой фигурки. Взгляните… Видите латинские буквы, вырезанные вот здесь? Desine fata deum flecti sperare precando…[169]

Я с невольным страхом взглянул на Марию-Каннон — само олицетворение судьбы. На прекрасном лице мадонны, облаченной в черное дерево, навечно запечатлелась таинственная усмешка, в которой сквозила нескрываемая враждебность.

Дом находился в квартале Торитэрамати, что в районе Усигомэ. В ту пору — а случилось все это в мае второго года эры Кэйо — позади домов еще тянулись огороды; пройдя этими огородами, можно было через дыру в живой изгороди попасть во владения его милости господина Акаги. Лицом же дом обращен был к дороге, прямо напротив высился соседский забор, и вела дорога к людному месту — туда, где близ ворот господина Акаги во множестве выстроились купеческие дома, так что даже ночью было здесь не так уж глухо и уныло. Но при этом место было тихое, оттого им дом и приглянулся: во дворе густые деревья, все надежно укрыто от чужого взгляда, отрезано от внешнего мира — что еще нужно для уединенного приюта двоих, бегущих досужего любопытства?

Дом был небольшой, зато почти новый. Имелся хорошо проветриваемый второй этаж, на первом этаже — три комнаты, все три — солнечные, если, конечно, снять ставни. Столбы были добротные, перегородки и все внутреннее убранство — тщательно отделанные, галерея из сэндайской сосны — идеально отполированная и, если учесть, что она долго стояла закрытой — весьма нарядная.

И Сэйбэй, и О-Мура нашли дом превосходным — почему бы его и не снять. Послали приказчика из ближайшей лавки, который их привел к домохозяину. Цена оказалась вполне умеренная.

На новоселье пришли подруги из заведения, где развлекала гостей О-Мура, во главе с самой хозяйкой, пришли и приспешники Сэйбэя. Угощение доставили на паланкинах от знаменитого Камэсэя. Пировали до поздней ночи. Все в один голос говорили, что дом прекрасный. Женщины наперебой восклицали: какая О-Мура счастливая, как они ей завидуют, как ей повезло, что она будет жить в таком доме со своим щедрым возлюбленным покровителем.

Но по-настоящему счастливыми Сэйбэй и О-Мура почувствовали себя только тогда, когда шумная компания убралась восвояси со своими паланкинами, они остались вдвоем в густом саду, озаренном светильниками, и в молчании прислушались: какая тишина. Никогда еще не было между ними такого душевного согласия. Казалось, они проделали долгий путь и вот наконец достигли желанного приюта: можно вздохнуть спокойно.

«Приборку оставь на завтра», — сказали они служанке.

Сэйбэй спал. Рядом спала О-Мура. Ночь они провели как в самый первый раз, да так рядышком и заснули.

Сквозь сон Сэйбэй ощутил прикосновение: О-Мура легонько сжала ему руку, высунувшуюся из ночного кимоно, что служит вместо одеяла. Пальцы у нее были холодные, и это нарушило его сон. Встревожившись, он повернулся на другой бок и прижал эту неестественно холодную руку к своей груди.

Тут он проснулся уже окончательно.

Рука была не просто ледяная: гладя ее, он вдруг обнаружил, что рука кончается запястьем. Дальше не было ничего, только отрезанная кисть, причем срез был ровный и какой-то липкий. В полной темноте Сэйбэй вскочил с постели. Сердце колотилось так, что звенело в ушах. Сэйбэй был человек хладнокровный, он не закричал. Только прислушался. Рядом ровно дышала О-Мура. Это немного успокоило его.

Приснилось, подумал он. Но, с другой стороны, он вроде бы уже и не спал, не могло присниться. По спине пробежали мурашки.

Он протянул руку за бумажным фонариком, чтобы зажечь его. Сонное дыхание женщины прервалось.

— Засвети-ка, — сказал он. О-Мура поднялась.

— Хотите закурить?

— Угу.

Пальцами правой руки Сэйбэй пощупал свое левое запястье, которое только что сжимала другая рука.

О-Мура зажгла фонарь, на потолке высветился круг, похожий на цветок луноцвета. Ее явно насторожило выражение его лица.

— Я сон видел, — улыбнувшись, объяснил Сэйбэй.

— Сон? Какой?

— Да так, глупости всякие, — поспешил он замять разговор. И сразу же вышел в уборную, хотя и не чувствовал нужды.

Его тревожили мысли о своей законной жене, остававшейся дома, в квартале Тэрифуримати. О-Мура вскоре заснула снова, а Сэйбэй до утра разглядывал круг света на потолке. Утром он даже не стал завтракать. Некрасиво, конечно, — О-Мура могла расстроиться, и все же он сразу ушел, сказав, что придет ближе к вечеру.

Час был ранний, дорога просторная, пустынная: навстречу попадались одни торговцы рыбой, спешившие с реки со свежим товаром. Дома все было заперто. Сэйбэй разбудил мальчишку-прислужника, велел отпереть, прошел в спальню жены, удостоверился: все в порядке. Только тогда у него отлегло от сердца.

Вечером Сэйбэй вернулся в свой новый дом с гостинцем: принес карпов, жаренных в соевом соусе. Даже пошутил: «Смотри-ка, ты уже заправская хозяйка». Словом, был добрым покровителем. А когда О-Мура полюбопытствовала: «Супруга ваша не сердится?» — он засмеялся: «Я и так дома редко бываю, она ничего не заметит. — И добавил: — Знаешь, если б заметила, было бы только лучше».

О-Мура почувствовала, что он говорит серьезно, потупилась. Сэйбэй был не из тех, кто дни и ночи проводит в веселых домах, и раз уж он ею увлекся, значит, по-настоящему — это она понимала, и ей, конечно, было неловко перед его женой, но ведь она и сама влюбилась. А уж теперь, когда есть дом, никуда ее возлюбленный от нее не денется. Да, дурацкий сон заставил его вспомнить о жене, но это просто остатки трусости: у него ведь любовное приключение первый раз в жизни. Ничего, в крайнем случае он порвет с семьей, не побоится нарушить приличия.

— Я пока поживу здесь, — объявил он.

Вечером они оставили дом на попечение служанки и вдвоем отправились покупать недостающую утварь.

О-Мура страстно любила всякие полезные в хозяйстве вещички.

О ночном происшествии Сэйбэй вспомнил только поздно вечером, когда они в темноте шли домой мимо владений господина Акаги.

Он опять ощутил ледяной холод чужой руки в своих пальцах и подумал, что если это и сон, то какой-то уж очень явственный.

Спать он в эту ночь опять пошел наверх.

Нет, не сон это был, сказал себе Сэйбэй после долгих раздумий. Он ведь в тот момент уже не спал, это точно. Его не оставляла тревога. Хотелось забыться, ведь прошлой ночью он едва глаза сомкнул, но заснуть никак не удавалось, он мучительно ворочался с боку на бок.

О-Мура безмятежно спала, ровно дыша. Непогашенный фонарь тускло высвечивал круг на досках потолка.

Сэйбэй слыл не только оборотистым купцом: с детства все кругом говорили, что он человек отважный, да и сам он так считал.

В той стороне, в ногах его постели — лестница, ведущая на первый этаж. Внизу, за перегородкой, в гостиной, с позволения хозяев спит служанка. Все тихо, мирно; и все же от сгустившейся на лестнице тьмы ему было как-то не по себе. Как будто там, во тьме, затаился неведомо кто.

Повернувшись в который уж раз на другой бок, он почувствовал, что больше не выдержит: страшно. Оттого и сон не идет. Надо пойти поглядеть, что там такое скрывается. Он встал. На лестнице, разумеется, никого не было. Он спустился вниз и пошел в уборную. Нужно было все осмотреть.