Но Джорджина уже не слушала его. Она бежала с тяжелым подносом, еще более широким и тяжелым, чем утром. Трое мужчин крикнули ей вслед, что ее ищет капитан. Она не остановилась и ничего не ответила, но тревога ее усилилась.

«Он сказал, что не будет драть меня за уши. Он сказал, что не будет». Она повторяла это на всем пути и уже возле самой двери, когда на ее стук раздалось короткое «Входи».

Первое, что она услышала, когда шагнула в каюту, были слова первого помощника:

— Надо надрать ему уши! Господи, до чего же она ненавидела этого человека! Однако вместо того чтобы устремить взгляд, полный гнева и ненависти, на первого помощника, она склонила голову, ожидая реакции Джеймса Мэлори, — в сущности, только его реакция и имела значение.

Но капитан молчал, и она не могла составить представления о его настроении. Взглянуть же на капитана она не решалась, полагая, что выражение его лица лишь усилит ее смятение.

Джорджина вздрогнула, когда он наконец-то спросил:

— Так что ты можешь сказать, юнга? Разумно. Он намерен быть разумным и хочет выслушать, что она может сказать в свое оправдание. Этого она не ожидала, но все же подняла голову и встретилась со взглядом ясных зеленых глаз капитана. Он сидел за пустым столом рядом с Конрадом Шарпом, и Джорджина вдруг осознала, что из-за ее оплошности они оба вынуждены были ожидать обед. И в то же время она испытала некоторое облегчение, потому что капитан не выглядел слишком разгневанным. Конечно, выражение его лица нельзя было назвать добрым, но этот здоровенный бугай, в общем, всегда казался таким. Однако признаков гнева в нем она тоже не обнаружила. Правда, она пока не знала, как выглядит этот человек в гневе. Может, именно так, как сейчас?

— А может, еще и выпороть, — нарушил затянувшееся молчание Конрад. — Чтобы научился отвечать, когда его спрашивают.

На сей раз Джорджина не удержалась и метнула на него убийственный взгляд. Однако этот рыжий тип в ответ только хмыкнул. Взглянув на капитана, она увидела, что тот с непроницаемым лицом все еще ожидает ее ответа.

— Простите, сэр, — проговорила она наконец, стараясь по возможности изобразить раскаяние. — Я спал, как вы и приказали, сэр.

Золотистая бровь Джеймса поползла вверх. Джорджина приняла это как знак раздражения.

— Ты только вообрази, Конни, — сказал капитан, не спуская глаз с Джорджины. — Оказывается, он делал то, что я ему приказал. Но если мне не изменяет память, я велел ему спать здесь, на этой самой кровати.

Джорджина сморщила нос.

— Я знаю, и я пытался, честное слово, пытался… Но мне было так неудобно на этой… Я хочу сказать, что ваша кровать слишком мягкая. — Уж лучше позволить себе эту ложь, чем сказать об истинной причине: она не могла спать, потому что это была его кровать.

— Так тебе не нравится моя кровать? Первый помощник рассмеялся, хотя Джорджина не могла понять почему. А бровь капитана взметнулась еще выше. Кажется, в его глазах изумление? В таком случае можно вздохнуть с облегчением. Но ей вдруг показалось, что она стала мишенью для какой-то шутки, смысла которой она не понимала, и это ее раздражало.

«Терпение, Джорджина. Спокойствие. Ты единственная из Андерсонов, кроме Томаса, кто умеет владеть собой. Все так говорят».

— Я уверен, что постель великолепна, сэр, лучше не бывает, если кто-то любит спать на мягких подушках и перинах. Я предпочитаю более жесткую постель, поэтому…

Она, нахмурившись, замолчала, поскольку первый помощник снова рассмеялся. Джеймс Мэлори, откинувшись в кресле, закашлялся. Она едва не спросила у Шарпа, что он нашел смешного в ее словах, но держать поднос становилось все тяжелее. И поскольку они вольно или невольно вынуждали ее стоять с ним, то Джорджина решила до конца объяснить причину своего опоздания.

— Поэтому, — повысила она голос, чтобы привлечь внимание мужчин, — я решил принести свою койку, как вы мне приказали. Но на пути к полубаку я… словом, я увидел брата, который хотел перекинуться со мной несколькими словами. Ну, я пошел за ним… только на минутку, но тут мой живот опять подвел меня. Я хотел немного полежать, пока мне станет лучше. А потом очнулся, когда Мак меня разбудил и задал трепку за то, что я сплю и не выполняю свои обязанности.

— Трепку, говоришь? И это все? Что ему еще надо, черт бы его побрал?

— У меня уши после трепки стали еще больше.

— Правда? По крайней мере это избавляет меня от неприятной обязанности. — Затем, понизив голос, капитан спросил: — Очень больно, Джорджи?

— Конечно. Вы хотите увидеть, что с ними стало?

— Ты покажешь мне свои длинные уши, парень? Я буду польщен.

Вдруг она рассердилась.

— Напрасно, я не собираюсь показывать свои уши. Вам придется поверить мне на слово. Я знаю, что вас это забавляет, но думаю, вы заговорили бы по-другому, если бы вам стукнули по уху.

— Я получал по уху множество раз, пока не стал сам боксировать. Готов научить тебя.

— Чему?

— Как защищаться, мой мальчик.

— Защищаться… от собственного брата?

— От брата или от кого-то еще… Прищурившись, Джорджина с подозрением взглянула на него.

— Вы видели, что произошло?

— Не видел даже краем глаза. Так как, хочешь брать уроки по боксу?

Джорджина едва не засмеялась, услышав подобное абсурдное предложение. Конечно, было бы полезно уметь защищаться, особенно пока находишься на этом судне. Но уроки означали бы, что еще больше времени придется проводить с капитаном.

— Нет, благодарю вас, сэр. Я справлюсь сам. Он пожал плечами.

— Как хочешь. Только в следующий раз, Джорджи, когда я прикажу тебе что-либо сделать, делай так, как сказал я, а не так, как тебе больше нравится. И если ты когда-нибудь опять заставишь меня беспокоиться, не свалился ли ты ненароком за борт, то не обессудь: я непременно запру тебя в каюте.

Джорджина заморгала глазами. Произнес это Джеймс Мэлори, не повышая голоса, но слова прозвучали настолько сурово, что она ни на минуту не усомнилась: именно так он и поступит. Хотя это, в общем, смешно. Ее так и подмывало объяснить ему, что она знает все уголки, закоулки, ходы и выходы на судне лучше, чем добрая половина членов команды, и ее шансы упасть за борт минимальны. Но пришлось промолчать, ведь совсем недавно она говорила, что это ее первое плавание и что она ничего не знает о морских судах и порядках. Конечно, она не верила в то, что он беспокоился о ней, скорее всего ему не нравится ждать, когда принесут еду. Ведь он ярко выраженный деспот, о чем ей следует всегда помнить.

Молчание нарушил вопрос мистера Шарпа:

— Если мы не собираемся посылать за плеткой, то, может быть, примемся за обед?

— Тобою всегда управлял желудок, Конни, — сухо заметил капитан.

— Стало быть, одного из нас можно порадовать. Так чего же ты ждешь, парень?

Как же Джорджине хотелось опрокинуть содержимое подноса на первого помощника! А что, если это и в самом деле проделать? Нет, нельзя, иначе он сам отправится за плеткой.

— Мы сами себя обслужим, Джорджи, поскольку ты опоздал и не выполнил и других своих обязанностей, — сказал капитан, когда она поставила на стол поднос.

Джорджина недоумевающе посмотрела на Джеймса. Она не испытывала чувства вины за невыполнение того, чего капитан ей не приказывал. Однако он с пояснениями не торопился, даже, казалось, не обращал на нее внимания, разглядывая принесенные блюда, и Джорджина вынуждена была спросить:

— Какую обязанность я не выполнила, капитан?

— Что? Я имею в виду ванну, разумеется. Я люблю принять ее сразу после обеда.

— С пресной или морской водой?

— Только с пресной. У нас ее больше чем достаточно. Вода должна быть горячая, но не кипяток. Сюда входит восемь полных бадей.

— Восемь! — Она быстро опустила голову, чтобы капитан не заметил выражение ужаса на ее лице. — Да, сэр, восемь бадей. Раз в неделю или раз в две недели?

— Ты меня смешишь, мой мальчик, — хмыкнул Джеймс Мэлори. — Естественно, каждый день.