— Он не написал, когда вернется? — с трудом выговаривая слова, спросила она.

— Нет. Пишет только, что уехал по важным делам и, может, надолго.

— Вот как! — прошептала Регина, но так тихо, что даже брат не услышал, и снова уставилась на огонь.

Но, видно, ей представились иные картины; она вздрогнула, отвела глаза и подошла к Генрику.

— Генрик, что такое надежда? — спросила она глухим голосом, кладя ему руку на плечо.

Брат удивленно посмотрел на нее, а она вынула из букета увядший цветок и дунула. Белый пушок мельчайшими перышками разлетелся во все стороны.

— Вот что такое надежда, — чуть слышно сказала Регина.

И не успел Генрик ответить, как за ней закрылась дверь.

Долго смотрел ей вслед любящий брат, потом провел рукой по лбу и прошептал:

— Неужели дело зашло дальше, чем мне казалось? Почему он уехал? Бедная Регина!

А Регина стояла у окна и смотрела на бушевавшую бурю. Шум ветра сливался с рокотом вспененной Родничанки; деревья клонились к земле, словно сгибаемые невидимой силой; крупные капли дождя барабанили по стеклу. Может, Регина сравнивала бурю за окном с бурей в своей душе, или в этот хмурый, холодный, тоскливый день вспоминала солнечное утро, когда впервые увидела Стефана, или думала, что у любви есть майские, ясные дни, мрачные бури и темные тоскливые ночи. И она видела, как к ней после короткого ясного утра приближается эта страшная ночь.

Долго стояла она так, но вот серая пелена разорвалась, и на фоне белых, гонимых ветром туч блеснул в вышине крест костела, освещенный заблудившимся в небе солнечным лучом.

— Везде и всегда меня ждет только крест! — прошептала Регина, впиваясь глазами в эту светлую точку, и заломила руки.

Из всех ядовитых укусов жизни, из всех с виду мелких страданий, которые не вырываются наружу бурным отчаянием, а медленно, ежечасно, как острые булавки, колют человека, не убивая сразу, а нанося маленькие ранки, из которых непрерывно сочится кровь, — самые докучливые, упорные и болезненные — это воспоминания, которые теснятся в груди и монотонно нашептывают: «Былого не вернешь».

Когда неумолимая смерть вырвет из жизни любимого человека и навеки скроет его лицо, когда отзвучит страшный стук прибиваемой гробовой доски, там, где до этого светило солнце, раскинется кладбище воспоминаний.

Но во время горестного странствования по земле людей разлучает не только смерть. Порою они расстаются и умирают друг для друга в расцвете сил. И перед тем, кто остается там, где незадолго до того был счастлив, на каждом шагу разверзаются могилы. Точно от могилы к могиле бродит он со своими воспоминаниями, и память о промелькнувшем счастье преследует его, будто бледный призрак, вызывая постоянное сожаление. Каждая вещь в доме, каждое дерево в саду, каждая пора дня и каждый звук напоминает ему о прошлом. Где была радость, теперь отчаяние, где была полнота чувств, — пустота.

Все как будто по-прежнему и все-таки иначе; ничто не изменилось, но все потускнело и померкло, подернувшись пеленой слез.

И посреди этого кладбища радостей, посреди пустыни, в какую превращается мир для тоскующего сердца, сколько людей мысленно повторяет слова поэта:

Регине Ружинской, может, и не приходили на ум слова Кохановского, но после отъезда Равицкого из Д. она погрустнела и побледнела. От внимательного глаза не могло укрыться, что под внешним спокойствием и приветливостью затаилось горе.

Во всем ее облике, в грустной улыбке, с какой она разговаривала с братом, в глазах можно было прочесть слова, которые сказал Виктор Гюго, этот глубокий знаток человеческих страданий: «Я — во тьме. Одно существо, уходя, унесло с собою небо».

Эти слова, начертанные на челе у Регины, прочитал ее любящий брат. Застав сестру в глубокой задумчивости, Генрик большими шагами ходил по комнате и думал. Перед ним вставали картины далекого детства, когда он с маленькой сестренкой рвал лиловые примулы на лужайке, позолоченной весенним солнцем, и трава кланялась им в ноги. Вспоминал он свою сестру юной девушкой, жизнерадостной и прелестной, а потом мысленным взором окидывал ее изломанную жизнь, все тайны которой были ему известны, но он никогда никому не рассказывал о них. Вспоминал он и то, как на могиле родителей поклялся быть ее опекуном и опорой.

Думая об этом, он хмурился и шептал:

— Она любит, это бесспорно. Я думал, и он тоже… но почему он уехал?

Генрик был большим оригиналом! В жизни у каждого столько хлопот, зачем забивать голову чужими? По утверждению мудрецов, всеобщее благоденствие наступит на земле, когда каждый будет думать только о себе. Наверно, они правы, и подтверждением этому служат их тучные тела, румяные физиономии и сундуки, полные до краев.

Верно ли Генрик отгадал, что происходило в сердце сестры? Любила ли она Равицкого? А если да, то почему она его полюбила? Судить об этом мог лишь тот, кто знал ее прошлое, ибо чувство и мысли человека — результат всей его жизни. Нельзя судить о человеке по данной минуте; отделенная от минувшего, она абстрактна, непонятна, как следствие без причины.

Разное значение вкладывают в понятие — любовь. Немилосердно злоупотребляя этим словом, люди кощунствуют.

Когда постаревшей и разочарованной красотке наскучит свет или он сам отринет ее и она падает на колени пред алтарем и костлявыми пальцами, всегда готовыми бить по щекам служанок, перебирает четки, а увядшими устами, всегда готовыми излить желчь на ближних своих, не переставая шепчет: «Kirie elejson»[99], — это называют любовью к Богу.

Когда спесивец, у которого карманы набиты золотом, на глазах у толпы кидает медяки нищим, это называется любовью к человечеству.

Если юная девушка увлечется мужчиной только оттого, что он прекрасно танцует и изящно кланяется, это называют невинной, девичьей любовью.

Если молодой человек, очарованный красотой женщины, не задумываясь о ее душевных достоинствах, пожелает обладать ею, это называют безумной любовью.

Если женщина, имея богатого мужа и боясь лишиться его нарядных гостиных, мягкой мебели и великолепных экипажей, хранит ему верность или, что еще хуже, нежными поцелуями старается закрыть ему глаза на свои маленькие шалости, это называют супружеской любовью.

Когда старая дева целует свою собачку, говорят, она ее обожает. Если безумец застрелился из пистолета, говорят, он покончил с собой от любви. Когда люди сходятся только из-за красивых глаз — говорят, они сошлись по любви.

До чего же у людей расплывчатое представление о любви. Глупость, лицемерие, расчет, похоть, минутное увлечение — все это именуют любовью, а потом удивляются, что дунул ветерок — и нет ее, — как от мыльного пузыря осталось только мокрое место. И хорошо еще, если так, а то иногда остается этакая грязь, что люди в ней тонут.

Небесный посланец счастья, слетев на землю, иначе представлял себе любовь.

На одном крыле его огненными письменами светилось: «Люби», — а на другом — важное и спасительное слово: «Мысли». И кто помнит этот наказ первого вестника любви, тот знает: чувство, которому недостает одного из этих понятий, подобно однокрылому ангелу.

Бедный, увечный ангел! Поймайте муху, оторвите у нее крылышко, и, когда она станет ползать и метаться, жужжать и увязать в масле или сгорит на свете, вы узрите ее образ.

Люби и мысли!

А что значит — мыслить? Смотреть в подзорную трубу и вычислять, во сколько раз Юпитер больше Венеры, или исследовать, есть ли жизнь на Луне? Спору нет, история, астрономия — науки необходимые и прекрасные, но если рядом со словом «любовь» стоит слово «мысль» — это значит: глубже загляни в свою душу, познай ее, а потом получше узнай человека, которого ты полюбил. И только когда увидишь, что ваши души, ваши мысли горят одинаково чистым и жарким пламенем, суля честную и спокойную жизнь, только тогда ты вправе сказать себе и другому: «Люблю!» — и подать ему руку для совместного странствования по земле. Для этого не надо быть дипломатом, историком или астрономом, надо лишь иметь благородное сердце и разум.