Видимо, построенный в 1152 году храм в течение тридцати-сорока лет оставался нерасписанным. Его интерьер был таким же суровым и строгим, как и его внешний облик. Только цветные пятна икон алтарной преграды горели в сумрачном белом пространстве храма. Открытые в 1947 году фрагменты фресковой росписи церкви принадлежат, как полагает ряд исследователей, восьмидесятым годам XII века. Весьма вероятно, что роспись была сделана по распоряжению Всеволода III, желавшего почтить храм отцовской усадьбы и память своей матери- гречанки, принцессы из рода Комнинов. Последняя и изображена в фреске аркосолия северной стены в роскошных императорских одеждах рядом с фигурой св. Марии, соименной погребенной здесь вдове князя Бориса Юрьевича — Марии. Монументальные фигуры в малиновокрасных одеждах четко рисуются на белом фоне в окружении пальм с красными плодами и деревьев с двумя павлинами, видимо, передающих райский сад. Очень интересно, что и стены на хорах, где во время богослужения находилась княжеская семья, были украшены исполненными в нежной розово-красной и фиолетовой гамме изображениями деревьев и птиц, то есть, видимо, того же рая, что являлось резким отходом от канонической системы росписи. Это влечение к цветистой орнаментике развилось в виденной нами росписи Суздальского собора XIII века. В алтарной апсиде раскопками открыт фресковый фриз из завес с желтыми складками и изображениями красно-коричневых семисвечников и деревьев и полукруглое каменное седалище для священников. Остальные фрагменты росписи расположены на южной и северной стенах около нового иконостаса. На северной стене особенно интересны орнаменты круглого медальона и граней лопатки (илл. 105). На южной уцелели части отдельных композиций, здесь хорошо видны фигуры двух всадников. По мнению одних исследователей, — это изображение Бориса и Глеба, но, вероятнее, что это фигуры скачущих волхвов (илл. 104). В росписи преобладают красновато-коричневые тона, определяющие ее сдержанную цветовую гамму.

Видимо, украшение храма Всеволодом III не ограничилось его росписью. При раскопках в алтарной апсиде были найдены обломки белокаменного надпрестольного кивория-сени, украшенного превосходной резьбой, ближайшим образом напоминающей резьбу плоских рельефов Димитриевского собора.

Остается неизвестным, как попадали на хоры Борисоглебской церкви: следов дверных проемов в стенах не сохранилось. Есть предположение, что ход на хоры был через вырез в их северном своде, по деревянной лестнице изнутри храма. Храм был придворным. Изучение топографии и поиски следов построек усадьбы Юрия Долгорукого и его сына Бориса является задачей будущих раскопок.

Раньше, осматривая ряд поздних памятников Суздаля XVII–XVIII столетий, мы не раз говорили, что их зодчие внимательно присматривались к древним постройкам своего края и использовали опыт их строителей.

Вероятно, что белая гладь фасадов Вознесенской церкви бывшей Александровской лавры или ее ровесницы Смоленской церкви, со строгим размещением трех окон в верхнем ярусе, была навеяна впечатлениями от древней церкви в Кидекше. Мастера не раз и непосредственно строили в Кидекше — они переделывали и восстанавливали древний белокаменный храм, их руками сооружены окружающие его каменные постройки (илл. 103). К югу от храма в конце XVII — начале XVIII века поставлены очень изящные Святые ворота с фигурным многолопастным верхом и нарядным убором фасадов, выводившие к спуску на реку, а в 1780 году — «теплая» церковь Стефана, которая напоминает своей высокой двухскатной кровлей виденный нами в Суздале жилой дом около Спасо-Евфимиева монастыря (илл. 102). Наконец, с западной стороны построена шатровая колокольня, также обличающая руку суздальских зодчих XVIII века и сходная по своим деталям с уже виденными нами колокольнями города. Однако в ней больше архаизма; у нее прямой, а не вогнутый шатер с широкой «полицей» в основании и с открытыми оконцами-слухами. Убранство же восьмерика напоминает колокольню Никольской церкви в кремле. Так в ансамбле зданий в Кидекше мы с осязаемой ясностью ощущаем взаимодействие и связь древнего искусства владимиро-суздальской поры и нового искусства мастеров суздальского посада XVII–XVIII веков.

Заканчивая осмотр памятников Кидекши, следует спуститься к Нерли и взглянуть на них отсюда. По буграм склона лепятся темные клети старых амбаров и банек, видимо, мало отличающиеся от построек древней Кидекши. И вновь мы ощущаем всю значительность монументальной архитектуры прошлого, ее контраст с окружающей житейской обстановкой и связанную с этим особую силу воздействия ее красоты. И здесь нельзя не сказать вновь о характерном для древнерусских зодчих благородном и чутком понимании ими гармонической связи архитектуры и природы. Белокаменный храм не подавляет своими размерами окружающего ландшафта и согласует их со сравнительно невысоким берегом Нерли, на котором он стал. Эта связь здания с землей, с ее естественной красотой обусловливает цельность художественного впечатления, ощущение почвенной, земной силы архитектуры, которая обретает свою мощь не в нарочитом, попирающем природу величии, но в мудром согласовании с ней.

Окинув внимательным взглядом группу построек Кидекши, стоящих рядом, но разделенных во времени пятью столетиями, мы еще и еще раз чувствуем их органическую связь между собой. Как в Суздале, так и здесь — это не отдельные здания, но как бы части целостного по замыслу ансамбля, построенного в созвучии с его древнейшим ядром — белокаменным храмом. Простота и некоторая суровость стоящей вблизи от него церкви Стефана как бы вторят его скупому величавому языку, его сдержанности. Напротив, Святые ворота с их причудливой игрушечной нарядностью и замысловатым рисунком их верха создают контраст могучей архитектуре церкви Бориса и Глеба, подчеркивают ее лаконизм, усиливают ее торжественное звучание. Ту же роль играет колокольня, хотя и сдержанная по сравнению с современными ей нарядными постройками Суздаля, но здесь кажущаяся на редкость богатой. Входящий через ее низкую арку видел храм несколько с угла вписанным как бы в темную раму, в которой еще ослепительнее сиял белый камень его стен. Так и здесь, в обыкновенном русском селе, безвестные суздальские зодчие XVII–XVIII веков оставили нам покоряющий своей задушевностью пример бережной любви к великому наследию их древних собратьев по искусству. Они не стремились заслонить своими постройками их творение и не допустили кичливого соперничества с ним. Но они и не склонились перед ним в слепом подражании, сохранив свой новый жизнерадостный язык. Они по-своему продолжили начатое пятью веками раньше, и их новое слилось со старым в прекрасном единстве, утверждающем единство и неразрывность культуры великого народа, величие его многовекового труда и накопленных им сокровищ.

Теперь мы покинем Кидекшу, чтобы после древнейшего памятника владимиро-суздальской архитектурной^ школы увидеть ее последнее создание — Георгиевский собор в Юрьеве-Польском.

В Юрьев-Польской стоит проехать из Владимира по старой юрьевской дороге.

Путь лежит той окраиной Владимира, которую обычно минуют туристы. Автобус опускается глубоким древним оврагом — Ерофеевским спуском. На его правом склоне — сохранившиеся остатки вала Мономахова города 1108 года. Внизу, у Лыбеди, стояли Медные ворота крепости 1158–1164 годов.

При выезде за черту города нас охватывает простор полей, синих и зеленых островов леса. Пейзаж здесь удивительно широк и красив. Как и по пути к Суздалю, дорога идет мягкими увалами на северо-запад. Примерно в трех километрах от города справа от шоссе белеет Благовещенская церковь — остаток древнего, основанного в XV веке Сновицкого монастыря, — сейчас одиноко стоящая около села Сновицы на высоком берегу речки Содышки. И в этом заброшенном в глуши здании проявилась удивительная чуткость древнерусских строителей к красоте ландшафта, умение выбрать для постройки «место красно и стройно» — как говорили в старину. Предание связывает сооружение этой церкви с именем Ивана Грозного, но вероятнее, что она принадлежит XVII веку. Это знакомый нам по памятникам Суздаля тип храма на подклете с галереей-папертью. Она сохранилась теперь лишь с западной стороны вместе с каменным крытым крыльцом и шатровой колокольней (илл. 108). Старый монастырек был беден и не имел возможности возвести другие положенные по уставу здания.