Так свистеть умеет только Соловей-Разбойник и еще… Ивета. Научилась она в восьмом классе и впервые попробовала свое искусство на уроке. Учительница с возмущением сказала, что мы не уважаем предмет, который она ведет. А это был урок обществоведения. Когда я рассказала об этом маме, она только спросила, очень ли молодая учительница…

Таким свистом Ивета вызывала меня из дому, когда мы ехали на тренировку или соревнования. Милуш высказывалась на тему о плохом воспитании, а как-то в минуту слабости призналась мне, что так и не сумела научиться как следует свистеть. Я тоже.

Кто ж это тут такой мастер свиста? Я отбросила учебник истории, из которого пыталась уяснить причины и предпосылки великих географических открытий, одновременно у меня на столе были раскрыты хроники папы Пия V. Согласно ассоциативной методике Марии, мы должны были одновременно познакомиться с культурой инков и ацтеков (так же, как при изучении истории Испании мы должны были уяснить себе первоначальное значение слова «инфантерия»). Я подошла к окну, какое-то время возилась со сложной системой шпингалетов и запоров, наконец справилась, распахнула створки и увидела Ивету. Могучая застекленная рама чуть не убила меня, я заорала.

— Здесь, здесь, пятый подъезд, бегу тебя встречать!!

— Терпеть не могу лифтов! — сказала Ивета вместо приветствия, выходя из миниатюрной кабины одного из проклятий этого типового сооружения. — Мне очень повезло: я доехала автостопом прямо сюда. Тот, кто меня вез, хотел, конечно, подержаться за мое колено, но большего он себе не позволил.

Она была в потрясающей мини-юбке, в каких-то умопомрачительных сетчатых чулках и выглядела, как… ну, как Ивета. Вот бы посмотрели на нее здешние красотки! Безукоризненная столичная штучка!

— Ты даже не можешь себе представить, как я счастлива, что ты приехала! Здесь хуже, чем в заколдованном замке: ты никого не знаешь, и тебя никто не знает. Я уж думала, что «Три мушкетера» и все книжки, которые я когда-либо читала о дружбе, — сплошной блеф. Все на меня наплевали, и вдруг ты приезжаешь.

Да, я думала все это время именно так, и даже хуже. С самого начала своей здешней жизни я чувствую себя настолько ужасно, что мечусь между отчаянием и безнадежностью. Ведь я всю жизнь мечтала о подруге, нашла ее в Ивете и тут же потеряла. Мне не хотелось в это верить, но ведь это было так! Разве можно терять друзей? Папа вот с института дружит с Эвженом, видится с ним раз в сто лет, но им это не мешает. У мамы полно подруг: учительницы, тренерши, бывшие соученицы, как, например, Мария, есть у нее еще Вера, с которой она жила в одной комнате в общежитии, теперь они много лет живут в разных городах, но связи не теряют, а Ивета вот сейчас доказала, что я напрасно в ней сомневалась. И поэтому в душе я чувствовала себя виноватой.

— Ну, так как ты живешь здесь, Лени?

— Это не жизнь, это — суррогат жизни.

Когда-то в незапамятные времена мы с Иветой придумали эту формулу ответа на вопрос о жизни. К сожалению, Ивета об этом забыла и смотрела на меня с удивлением. Но тут уж я не могла остановиться. Я стала рассказывать, что тут мухи дохнут от скуки, что тут, конечно, ничего, но жить по-настоящему нельзя; это только в книжках так бывает, что кто-то приезжает куда-то и переживает массу приключений. Приключения были раньше. Как-то в Лейпциге нам подали подозрительного вида спагетти, Мартин решил съесть их на спор, но тут вдруг из кухни выскочила перепуганная повариха, забрала блюдо и объяснила, что его подали нам по ошибке и это остатки для кур.

А в другой раз, когда у нас в Праге была встреча с венгерской командой, их тренер сказал, что много слышал о чешской сливовице и хотел бы ее купить, но одни магазины были закрыты, а в других ничего не нашлось. Тренер был симпатяга, и нам хотелось сделать ему приятное. Ивета где-то достала фирменную бутылку с маркой «Ели-нек», и мы в нее налили французский коньяк. Вручить поручили Мадле, ей же поручили предупредить тренера братской команды, чтобы он открыл бутылку дома. То ли Мадла недостаточно хорошо говорила по-немецки, то ли тренер ее плохо понял, но он открыл бутылку тут же, отпил, ему очень понравилось, и он захотел еще… Что говорить, конечно, это глупости. Но я так по всему этому тоскую…

— Одним словом, тут не жизнь, а существование.

— А у нас сплошная неразбериха. Дуда отказывается с нами работать; мы даже не знаем, кто у нас теперь будет. Я хотела приехать еще на прошлой неделе, но у нас сегодня первый свободный день с начала учебного года, поверишь ли?

Как я ей завидовала! Чуть не плакала. Ну зачем она мне все это рассказывает? Почему мучает меня? Вздор! Ведь я так рада ей! Что же, она тут молчать должна? Она ведь затем и написала мне письмо, чтобы мы могли при встрече нормально поговорить. Кто мог знать наперед, как тяжело будет все это выдержать?

Ивета еще кое-что рассказала о баскетболе, совсем мало о школе, на которую почти не обращала внимания (как и я раньше), а теперь я выгляжу перед ней как самая паршивая зубрилка; если я ей что и расскажу, то только о школе, а что у меня еще есть? Я бы с удовольствием поговорила с ней о ее письме, о нас двоих, о наших отношениях, но сегодняшняя Ивета была непохожа на автора письма. Правда, она предупреждала меня еще тогда, что больше мы к этому не вернемся. Но все же…

— Ты бы хоть мне когда написала, — не удержалась я.

Ивета только рукой махнула.

— Нет, этого ты от меня, Лени, не требуй. Лучше я, как только будет свободная минута, к тебе приеду. Да, я тебе еще не говорила: Пимчу взяли в высшую лигу. Не знаю, удержится ли она там: успехи у нее очень посредственные.

Да, Пимче досталось то, что должна была получить я. А как она всегда задиралась со мной! Какая несправедливость, какая ужасающая несправедливость! Я невольно сжала кулаки.

— А, еще не конец света. Я пока не болею и даже не вспоминаю о том, что тогда со мной случилось, — сказала я, чтобы она не думала, что принесенная ею новость меня убила.

— Ну, покажи мне, что здесь хорошего, пойдем погуляем.

А мне хотелось кричать, что так не бывает, что не могло мне полегчать в этой дыре, что я ничем не больна, что это лишь несчастное стечение обстоятельств, что обмороки и потеря сознания могут случиться у каждого и доктора иногда ошибаются.

— На первый взгляд это гнездышко выглядит очень миленьким, — продолжала Ивета. Когда мы взобрались на холм, вид открылся отличный. — Где ты еще найдешь сразу реку и лес? Теперь это редкость. А на лодках здесь катаются? Помнишь, как катались в Венгрии?

Еще как помню! Потому и стараюсь не подходить близко к реке. Что об этом говорить!

— И не знаю, где здесь гуляют. Вот в ту липовую аллею ходят на свидания даже теперь, когда листья облетели. Но, как тебе известно, это не для меня.

— Почему? Теперь-то зачем отказываться от всего? — удивилась Ивета.

— На всей местной территории есть только один парень, который не должен вставать на стол, чтобы разговаривать со мной.

— И прекрасно, так что же ты?

— Я сижу с ним за одной партой, но то ли он вообще не по этому делу, то ли он нечувствителен к моему очарованию.

— Вот тебе и дело. Тут надо что-то предпринять, хотя бы из принципа. Чем мы хуже других?

Уж, конечно, ты-то не хуже других. Что же касается меня, то я всего-навсего Жирафка. И ничего больше. Я только пожала плечами.

— Даже сама не знаю, интересно ли это мне.

Я сказала правду. Я действительно сама не знаю, с какой стати вспомнила про Томаша. Вовсе я в него не влюблена, меня только немного раздражает его высокомерное отношение ко всем: мальчикам и девочкам. Это мне не нравится. А главное — то, что я очень одинока, и надо это признать. Мне, конечно, импонирует интерес Томаша к шахматам и фортепиано, хотя в играх такого рода мне известны лишь «королева» и «Собачий вальс».

— Ты хоть чем-нибудь интересуешься? — рассердилась вдруг Ивета. — Разве так можно? Как тебе не надоест!