— Да.

И все? Сэм сидел, ерзал и смотрел то на Льюина, то на отца.

— Значит, он не вернется?

В его голосе явственно слышалось разочарование.

— Нет, Элвис уже мертв, Сэм.

— Тетя сказала, что, когда зовет Иисус, мертвые возвращаются.

Джеймсу пришлось напрячься, чтобы понять, что «тетей» была Дилайс. Черт подери, стоит только отвернуться, непременно кто-нибудь тут как тут с младенцем Иисусом.

— Она сказала, что собаки тоже могут отправиться в рай, если они хорошие.

— Послушай, Сэм. Мне наплевать, что там тебе наговорила Дилайс. Я не хочу, чтобы ты думал, что Элвис вернется. Я не хочу, чтобы ты разочаровывался.

И все-таки, может, было бы лучше Сэму думать, что Элвис пропал не навсегда? Это может смягчить удар. Ложь во спасение. Порой Джеймс завидовал тем, кто жил на свете, где никто никогда не исчезал навсегда, где мы все когда-нибудь воссоединимся.

— Но тетя сказала...

— Сэм!

Сэм сжался, замолчал. Джеймс и Льюин случайно встретились взглядами. Джеймсу стало стыдно. Он безумно устал от самого себя. Он все сильнее слышал голос собственного отца — искоренение инакомыслия, гильотинирование дискуссий, окрики. Все встанет на свое место, все будет приведено в порядок, все будет тихо и спокойно. Никто не должен будет ничего говорить. Да и нечего будет сказать. Именно этого он хотел добиться от Сэма?

Льюин собрался уходить.

— Если тебе понадобится помощь с... с...

— Конечно. Спасибо, Льюин.

* * *

Льюин шел через поле. Он думал о том, что Сэм не захотел знать, как погиб Элвис, как его нашли на камнях. Дома Льюин стянул с себя всю одежду и бросил ее в стиральную машину. Девяносто градусов. Он стоял голый возле раковины и долго тер руки мылом. Ему казалось, что крошечные частицы собачьего трупа проникли во все его тело.

Нет, Сэма больше интересовали вопросы загробной жизни собак. Льюин знал, что лишь в его снах мертвые предметы снова приходят в движение, начинается воскресение выпотрошенных внутренностей и каждая часть дергается и ползет к своему собственному пресуществованию.

Он с плеском нырнул в ванну. Его черные волосы нимбом плавали вокруг головы.

душа: то, что остается от тела после его смерти внимать: внимательно слушать (внимательно: старательно слушать)

Сэм обнаружил, что так случается все чаще и чаще. Он искал какое-нибудь слово в потрепанном толковом словаре, и выяснялось, что в его толковании использовались слова, значения которых тоже надо было искать в словаре. Он начинал смутно подозревать, что все объяснения замыкаются сами на себя. Слова имели значение слов, которые имели значение других слов; казалось, все они имеют значение друг друга.

Он вернулся к другой книге, к той, что много лет назад написали люди, которые не умели правильно писать.

"ГОСПОДЬ Бог мой, пусть душа этого младенца возвратится в него! И внял ГОСПОДЬ гласу Илии, и возвратилась душа младенца к нему".

Ну, здесь все понятно. Сэм аккуратно переписал это в свою красную тетрадь для упражнений.

Сэм сидел на жесткой скамеечке, болтал ногами и тихо напевал. Ему нравилось в обувном магазине. Нравился приятный запах пыли и картона. Нравились горы коробок, стены, заставленные одинаковыми белыми контейнерами, парное содержимое каждого из которых имело свой цвет, размер и фасон. Он почувствовал, что тема финансов перестала быть минным полем, как еще совсем недавно. Раньше, когда ему были нужны новые ботинки или даже пляжные сандалии, родители погружались в напряженное молчание. После того как погибла Руфи, экономическая ситуация несколько улучшилась, но все равно подготовка к Рождеству была временем напряженных переговоров и определенного беспокойства. Сэм умел торговаться, он точно знал, как далеко можно зайти, не искушая судьбу, — выражение, которое в устах отца звучало как ругательство. Ты искушаешь судьбу, Сэм. Как правило, ему удавалось не пересекать эту невидимую, но очень четкую линию. Теперь умер Элвис, и Сэму купят новые кроссовки. Это не будет рождественским подарком — к празднику он получит что-нибудь еще. Конечно, не классную электронную игровую приставку, с которой он открывал торги, но к этому он был морально готов.

Джеймс посмотрел на часы. Черт, уже почти десять. Ему надо поехать в Кардифф, чтобы навестить Адель, а Сэм должен на весь день остаться с Льюином и вести себя очень хорошо. Сэм чувствовал, что если Льюин сделает хоть одно замечание, то ценность рождественского подарка уменьшится. Ну, он справится. Джеймс нервничал. Это очень хорошо — иметь спокойное отношение к жизни, не торопиться, двигаться в замедленном темпе, но черт возьми, ему надо ехать!

Вышел продавец со стопкой коробок. Сэм начал тщательно изучать их содержимое. Он недавно осознал важность марки, поэтому две коробки он осмотрел лишь для порядка: у него не было ни малейшего намерения расхаживать в «Хайтеке» или «Данлопе».

Джеймс улыбнулся пухлому лысеющему продавцу и сразу же понял, что до 10.45 ему отсюда не уехать. Самое раннее — в 10.30. Продавец настроен побеседовать.

— Погостить приехали, да?

Джеймс рассказал ему, стараясь быть не очень кратким, что они здесь делают. Продавец кивал с заинтересованным и понимающим видом.

— Значит, вы возле Динас? Я давно в тех местах не был. Несколько лет уже. Далековато, да? Хотя красивые места, кому нравится в деревне. У меня сестра жила в Бринхелуине, но пару лет назад переехала в Порт-Тэлбот, ее мужа перевели в другую епархию. А ей там не понравилось. Наверное, люди в Порт-Тэлботе неприветливые, но я сказал, что нужно просто немножко подождать, так сразу все не налаживается...

Джеймс улыбался и кивал. У Сэма возникли проблемы с зашнуровыванием «Рибока». Продавец взял кроссовку и начал продевать шнурок через бесчисленные дырочки. Джеймс подозревал, что чем больше дырочек, тем дороже, и с сожалением посмотрел на отвергнутые «Данлопы». Продавец продевал шнурок с профессиональным безразличием. Очень медленно.

— ...вы, должно быть, живете совсем рядом с Мысом Споткнувшихся? Вы видели памятник?

Вопрос застал Джеймса врасплох; в тот момент он размышлял, не будет ли лучше выхватить ботинок из пухлых пальцев продавца и не зашнуровать ли его самому, извините, но...

— Памятник?

— Да. Он, должно быть, всего в полумиле от вас, вверх по горе. Я думаю, что туда стоит сходить. Это целая история. Странно, что до меня вам никто о нем не рассказывал. Хотя многие считают, что лучше было бы обо всем этом забыть. Знаете Нила из «Морячка», да? — его дед был одним из них. Но Нил об этом говорить не будет.

Джеймс наблюдал, как сосисочки пальцев медленно-медленно просовывают шнурок. Целая история, значит. Звучало угрожающе. Он произвел переоценку. 10.50. Пусть будет 11.00. Он дергался на стуле.

— Дело было в 1928 году. Еще живы некоторые очевидцы. Неподалеку от вас живет одна старушка. Ей уже, вероятно, больше девяноста. В семидесятые у нее брали интервью для «Меркьюри». Это когда пятьдесят лет прошло и ей было за семьдесят. Может, она уже и померла, если подумать. Да. Вот она видела.

Он замолчал. Теперь он уже просто теребил шнурок и перестал притворяться, что помогает покупателям.

— Что видела? — спросил Джеймс, чувствуя, что иначе этот жирный мудак (извините, конечно, но в конце концов!) будет бесконечно продолжать свои деликатные намеки неизвестно на что. Он напоминал ему вульгарную бестактную тактичность дяди Себа, его бесконечную приятельскую болтовню.

— Там было собрание. Тогда они все время их устраивали, большие собрания на открытом воздухе. Это у них называлось Новое Откровение, это здесь было очень популярно. Сейчас, конечно, их тут сложно найти.

По его тону Джеймс почувствовал, что нарвался на типичный пример бесконечных межконфессиональных дебатов, которые происходили в этом районе постоянно. Когда они сюда приехали, он предполагал, что увидит упорядоченное общество методистов, долины, объединенные церковным пением. А потом он прогулялся по Фишгарду: да, методисты, но еще баптисты, конгрегационалисты, пресвитерианцы. Это если говорить только об англоязычных церквах. Церковь Уэльса, валлийские методисты, независимые, не говоря уже о невероятном количестве Свидетелей Иеговы и Утвердившихся в вере. Люди все были разделены такими же невидимыми и глубокими границами, как градации среднего класса в Хайгейте, и на границах происходят постоянные дрязги — и организационные, и доктринальные. Все протестанты, но друг против друга настроены так же, как все вместе против католиков, которых здесь найти было невозможно.