Угроза это или ультиматум — сообщение из Нью-Йорка, переданное нам громкоговорителем тотчас по окончании киносеанса: «Тихоокеанская эскадра собирается пройти в Панамский канал и направиться к острову Фереор. На ее прибытие можно рассчитывать через пять-шесть дней…» И тогда?

Опасность понята Европой.

Антенна «Сен-Ассиз» передает, что радиостанция Ватикана обращается к христианству с «Энцикликой»[43] папы римского. Папа заклинает своих духовных детей остерегаться злых сил, которые стремятся поселить между ними раздор. Он призывает их к миру, к единению перед неверными. Неверные! В переводе желтые, японцы!

И несмотря на единодушное молчание воздушных волн относительно поведения соперничающей расы, мы, кажется, чувствуем, как она, отделенная от нас толщей планеты, замышляет какой-то предательский удар, пользуясь неосторожностью Америки.

Как бы Соединенные штаты ни старались выставлять себя нашими конкурентами, мы по отношению к ним испытываем меньше вражды, чем возмущения: жажда золота (потому что эта разработка железа была просто блеф или хитрый дебют) заставляет их забыть об их обязанностях «чемпионов белой цивилизации» перед желтыми, непримиримыми врагами, загримированными ревнителями прогресса. Настоящей гарантией мира на крайнем Востоке был американский флот, гораздо больший, чем несколько военных судов, посланных Францией в Индо-Китай и Англией — в Индию. Даже грозный Сингапур, этот запор, ценою миллиардов положенный на Молуккский пролив, устоит ли он перед неожиданной атакой «япошек»?

Но отложим до завтра серьезные мысли!

Звуки ковбойского джаз-банда привлекают нас в большой зал, и до трех часов утра продолжаются танцы на «Иль-де-Франс», плывущем к золотой скале.

Рев сирен «Иль-де-Франс», которому отвечал разнообразный вой его «охраны» и других судов, грозное рычание этих машин-зверей века индустриализации, заставили и меня с Фредерикой вскочить с постелей. Осветив каюту и наскоро одевшись, мы побежали к лифту и вскоре очутились на палубе-галлерее.

В бледном октябрьском рассвете флотилия наша замедлила ход среди судов, освещенных красными, зелеными, белыми огнями и яркими лучами прожекторов.

В двух километрах от нас из волн поднимался сияющий огнями город, окутанный туманом паров и дыма, который смягчал контуры острова.

— Порт Эребус, — указал мне де-Сильфраж.

— Ну, и поработали со времени ухода «Эребуса II»! Там, где мы оставили экскаватор и декавилью, теперь настоящий заводский городок поражал кипучей деятельностью. С редкими промежутками по морской поверхности явственно доносился до нас грохот машин и шорох золота, которое из смутно поблескивающих куч штабелей ссыпали в трюмы двух стоявших на якоре транспортов.

Светало. Мы приближались.

Я невольно вскрикнул и схватил Фредерику за руку, когда глаза мои наконец различили силуэт золотой скалы, черным пятном выделявшейся на сером фоне неба. И если бы я не считал риторикой выражение, которое никогда, даже при самых поражающих зрелищах, не казалось мне реальным, я бы сказал: «Я протирал себе глаза», потому что силуэт скалы совершенно преобразился.

Я видел его еще перед глазами таким, каким он был месяц тому назад: остроконечная гора, снежно-белая — сверху, красная — снизу, имевшая форму конуса с почти ровными боками. Теперь не было и следа снега, чуть-чуть белела только вершина, высота которой уменьшилась на одну треть. Южный склон прорезан вертикально, а на боках всюду потоки золотоносной грязи.

Это была действительно «оплывшая свеча», о которой говорил нам Лефебур в Париже.

Артиллерийский салют встретил «Иль-де-Франс», который остановился внутри линии блока, образованного пришедшими раньше судами, к которым присоединились «Париж», «Трафальгар» и «Король Эдуард VII», а «Эребус II» продвинулся ко входу в порт, и его экипаж тотчас же высадился на берег.

Для нас, членов миссии (единственных, которым разрешено было покинуть в этот день судно), с первой высадкой на остров должна была начаться методическая работа. Но ввиду царившего среди нас веселья, она не исключала возможности забавы. Жолио и еще несколько сорви-голов организовали пикник. Трудами «стюартов»[44] все двести сорок членов «Товарищества» были снабжены провизией: коробками консервов, жестянками с паштетом, бутылками шампанского. Разбились соответственно симпатиям на группы. Жолио захватил с собой малюсенькую «камеру», нечто вроде Патэ-малютки. Англичане — каждый по кодаку. Фредерика и я, в разгаре медового месяца, счастливые настоящим и будущим, пренебрегали этими предосторожностями против возможного забвения.

Моторной лодки, величиной с маленький буксир, было достаточно, чтобы перевезти в два приема всех пассажиров на берег. Мы отправились первым рейсом, который состоялся в 11 часов.

Бухточка была полна чисто демонического грохота. Машины с длинными рукавами, нагроможденные на станки из металлических балок, напоминали видение марсиан, описанное Уэльсом в «Войне миров». Мы высадились у менее загроможденного входа в бухточку.

На берегу я узнал Лефебура, подававшего нам знаки. Немного дальше, в сопровождении двух вооруженных сенегальцев, показался инженер, который должен был служить проводником всей компании; помахивая флажком, он кричал:

— Сюда, сюда, причаливай!

И не успели еще все высадиться из лодки, как он увлек уже целую группу, объясняя в мегафон:

— Пожалуйста, месье, мадам, go on please, ladies and gentlemen… Пожалуйста, лэди и джентльмены… Сюда, направо, вдоль полотна и не идите по путям, остерегайтесь поездов! Берегитесь также, когда будете проходить под воздушной дорогой — из вагонеток часто падает грязь. Стоп! Вот прежде всего склад самородков № 1, Это резервный склад, вместимостью приблизительно…

В первом ряду группы защелкали кодаки; Жолио начал работать своим Патэ-малюткой; «Звезда» положительно не знала, куда поставить ногу в красной хлористой слякоти, покрывавшей железную почву.

Но Лефебур увлек Фредерику и меня:

— Да идите скорее. Вам нечего здесь шлепать. Я покажу вам что-то поинтереснее.

И он потащил нас к казармам, расположенным справа на железном склоне. На полдороге мы остановились.

— Ах! — воскликнула Фредерика, — как дрожит почва. Даже здесь еще чувствуется сотрясение машин!

Моряк загадочно улыбнулся:.

— Вот. Вы замечаете? Это уже хорошо! А ты, Антуан, ты больше ничего не замечаешь? Посмотри-ка на бухточку.

Тогда только двойное превращение бросилось мне в глаза. Ущелье, служившее некогда продолжением бухточки, стало теперь настоящим фиордом, воды которого доходили до самого основания разрабатываемого конуса. Кроме того, водное пространство между двумя «набережными» значительно расширилась: раньше «Эребус II» был стеснен в ней, как в маленьком пресноводном заливчике, теперь там стояли два транспорта, один направо, другой налево, и вместе занимали не более трети всей ширины.

— Чорт! — вырвалось у меня просто.

— Как разработка скалы могла произвести такой эффект? — спросила Фредерика.

— Я же вам говорил, в Париже, а? — продолжал Лефебур. — Остров Фереор проваливается к… Но давайте поднимемся к Грипперту, он вам даст нужные объяснения, сударыня.

Мы продолжали подниматься вверх и застали Грипперта в каком-то сарае; ученый рассматривал в бинокль сделанную на другой стороне бухточки зарубку в виде белого креста. Он встретил меня с видимым удовольствием и выказал большую симпатию Фредерике, узнав о ее кандидатской ученой степени. И обращаясь к Лефебуру:

— Вы знаете, ускоряется. Темп сдвига удвоился со времени вашего отъезда.

— Удвоился? Ты слышишь, Антуан? Впрочем, надо раньше объяснить тебе… Расскажите-ка нашим друзьям, Грипперт, они не в курсе дела.

Грипперт презрительно пожал плечами и бросил:

— Вы чувствуете содрогание почвы, сударыня, и вы, доктор?