Набежал ветер, тревожно закачались деревья, осыпая их мокрым снегом. Густые тучи начали вдруг рассеиваться в разные стороны, и тихий прерывистый стон пронесся над снежным полем.

— Надо домой бежать, поздно уже, — пробормотала Ягна и хотела встать.

— Не бойся, еще не спят — на улице голоса слышны, — Наверное, это от Клембов расходятся.

— Я подойники оставила в хлеву. Как бы коровы ног себе не переломали.

Они замолчали, потому что невдалеке послышался говор. Он скоро затих, но где-то сбоку, как будто на той же тропинке, заскрипел снег, — и чья-то высокая тень мелькнула так ясно, что Антек и Ягна вскочили.

— Там есть кто-то… притаился под забором!

— Нет, это тебе почудилось. Бывает, что от туч такие тени бегут.

Оба долго прислушивались, вглядываясь в темноту.

— Пойдем на сеновал, там спокойнее! — шепнул Антек.

Они все время боязливо оглядывались, останавливались, затаив дыхание и прислушиваясь, но вокруг была мертвая тишина. Осторожно, крадучись, подошли к сеновалу и влезли в глубокую дыру, черневшую у самой земли.

Опять потемнело вокруг, тучи сбились в сплошную непроницаемую массу, угасли бледные отсветы, ночь сомкнула глаза и впала в глубокий сон. Ветер улегся, но тишина стала еще беспокойнее, — слышно было, как дрожат ветви, гнувшиеся под снегом, как далеко-далеко лепечет вода, падая на мельничные колеса. А вскоре опять захрустел снег на тропинке — и уже теперь ясно слышны были тихие, крадущиеся, словно волчьи шаги… Какая-то тень отделилась от стены и, согнувшись, двигалась по снегу, все приближалась, росла, останавливалась на миг и опять шла. Вот человек зашел за сеновал, подполз к самому отверстию и долго подслушивал…

Потом он отполз к плетню и скрылся под деревьями.

Не прошло и пяти минут, как он опять появился, таща за собой большую связку соломы. Остановился на миг, прислушался и, прыгнув к сеновалу, заткнул дыру этой охапкой соломы. Чиркнула спичка, и огонь мгновенно разбежался по соломе, зашумел, засверкал тысячью языков, а через минуту развернулся кровавым пологом, охватив всю стену сеновала…

А Борына, согнувшись, страшный, как мертвец, ждал с вилами в руках.

Антек и Ягна сразу поняли, что творится. Красные отблески огня стали проникать внутрь, едкий дым наполнил яму. Они с криком вскочили, заметались, ударяясь о стены, не находя выхода. Они обезумели от ужаса, задыхались. Антек чудом каким-то наткнулся на доску, закрывавшую вход, уперся в нее изо всех сил и вместе с нею вывалился наружу. Раньше, чем он успел подняться с земли, старик кинулся на него и ударил вилами, но промахнулся: Антек вскочил и, не дав ему ударить вторично, толкнул его кулаками в грудь и умчался без оглядки.

Старик кинулся к сеновалу, но и Ягны уже там не было, она только мелькнула мимо и пропала в темноте. Тогда он завопил как сумасшедший: "Горит! Горит!" — и забегал с вилами вокруг. Огонь охватил уже весь сеновал и взлетел вверх страшным столбом пламени и дыма.

Стал сбегаться народ, понеслись по деревне крики, кто-то ударил в набат, и тревога охватила всех, а зарево росло, огонь красной тканью метался во все стороны и брызгал дождем искр на все постройки, на всю деревню.

Что творилось в Липцах после той памятной ночи — это и первейшему умнику нелегко было бы запомнить и рассказать. Деревня зашумела, как муравейник, когда какой-нибудь бездельник копнет его палкой.

Чуть только рассвело и люди открыли глаза, как все поспешили на пожарище. Многие уже по дороге дочитывали молитву, мчась во всю прыть, как на ярмарку.

День наступил пасмурный, долго еще все тонуло во мгле, и снег падал мокрыми хлопьями, одевая все вокруг прозрачной, рыхлой пеленой. Но, несмотря на непогоду, со всех сторон сходились к пожарищу люди, тихо толкуя о вчерашнем, и стояли тут часами, в надежде узнать что-нибудь новое.

Галдеж поднялся изрядный, народу собиралось все больше и больше — уже и у плетня стояли кучками, и во дворе было полно, а больше всего толпились у сеновала. На фоне снега так и пылали яркие платья женщин.

Сеновал сгорел дотла и развалился, только два столба торчали, обугленные, как головешки. На хлевах и гумне крыши были сорваны до самых стропил, и вся дорожка и ближнее поле засыпаны пеплом, обгорелыми дранками, обугленными бревнами.

Снег шел без перерыва и постепенно покрывал все, но местами таял от тлевшего еще огня. Порой из разбросанного вокруг сена вдруг вырывались струи черного дыма, вспыхивал бледный трескучий огонек, — и тотчас мужики бросались к нему с баграми, затаптывали его сапогами, колотили палками, засыпали снегом.

Они только что разгребли одну такую горящую кучу, как вдруг кто-то, как будто сын Клемба, зацепил багром обгорелую тряпку и высоко поднял ее.

— Ягусин платок! — с насмешкой крикнула Козлова. Все уже знали, что случилось вчера.

— Покопайтесь-ка еще, хлопцы, — может быть, найдете там и пару штанов.

— Нет, штаны на нем остались, — разве только он по дороге их потерял.

— Девки уже искали, да их кто-то опередил!

— Чтобы Ганке отнести! — говорили бабы хохоча.

— Тише вы, трещотки! На потеху, что ли, сюда сбежались, над чужим несчастьем зубоскалить! — крикнул возмущенный солтыс. — Эй, бабье, по домам! Чего тут стоите? Довольно уже намололи языками!

Он стал их разгонять.

— Ты нас не тронь! Знай свое дело, если на то поставлен! — крикнула Козлова так яростно, что солтыс только взглянул на нее, плюнул и ушел во двор, а из баб никто с места не тронулся. Они ногами придвигали к себе платок, разглядывали его и о чем-то тихо и с отвращением рассказывали друг другу.

— Такую надо гнать из деревни кочергой, как ведьму! — громко сказала Кобусова.

— Верно! Ведь из-за нее это все, из-за нее! — поддержала ее Сикора.

— Ясно, из-за нее. И как только нас Господь уберег — ведь могла вся деревня сгореть! — прошептала Соха.

— Да уж это чудо, истинное чудо!

— Ветра не было, да и вовремя заметили.

— А любопытно, кто это в набат ударил? Ведь все в деревне уже спали.

— Говорят, будто медвежатники шли из корчмы, и они-то первые и увидели.

— Милые вы мои, да ведь сам Борына их на сеновале застал и только что успел выгнать, тут огонь сейчас и бухнул. Я еще вчера у Клембов, когда они вместе вышли, подумала, что добром это не кончится.

— Видно, он давно уже их подстерегал!

— Ну еще бы! Говорит мой парнишка, что вчера старик все время ходил по улице перед Клембовой избой. Подглядывал за ними, — буркнула жена Кобуся.

— Не иначе, как это Антек по злобе поджег!

— Он и раньше грозился так сделать.

— Вся деревня знает!

— Этого надо было ожидать!

А в другой группе пожилые бабы шептались о том же, но потише и степеннее.

— Говорят, старик так избил Ягну, что она больная лежит у матери.

— Как же! Он еще до рассвета ее выгнал и сундук выбросил ей вслед и всю одежу, — сказала молчавшая до сих пор Бальцеркова.

— Вздор, я сейчас только была у них в избе, и сундук стоит на своем месте! — вмешалась Плошка. И прибавила громче: — А только я еще на их свадьбе предсказывала, что этим кончится!

— Что творится, Господи, что творится! — вздохнула Соха, хватаясь за голову.

— А что? Заберут его в острог, только и всего.

— И поделом: ведь вся деревня могла сгореть!

— Я уже спала крепко, а тут вдруг Лукаш — он с медвежатниками ходил — как забарабанит в окно да как закричит: "Пожар!" Господи Иисусе Христе! Окна все красные, словно их кто угольями засыпал… С перепугу у меня руки-ноги отнялись… А тут уж и колокол гудит и люди кричат… — рассказывала Плошка.

— Как только сказали, что горит у Борыны, меня сразу и осенило: Антека это дело! — перебила ее другая баба.

— Да полно тебе! Говорит так, словно своими глазами видела.

— Видеть не видела, да все так говорят…

— Ягустинка еще на Масленице везде звонила об этом!