– Моя жена, – сообщает мужчина. – Она меня зовет. Пожалуйста, извините. Было очень приятно с вами познакомиться.

Собеседник Хана ставит бокал с шампанским на землю и идет к женщине.

Слышатся аплодисменты, на сцену выходит Мумтаз Хук. Она улыбается, улыбается, улыбается своим слушателям. Ее первая песня сегодня будет подарком щедрым хозяевам – в надежде на счастье, долгую жизнь и процветание их благословенного ребенка. Музыканты ударяют по струнам.

Шахин Бадур Хан уходит.

Он поднимает руку, чтобы остановить какое-нибудь такси, редкое в здешних краях, где живут люди, располагающие собственным транспортом. Но безуспешно. Тут какой-то авторикша с громыханием проезжает мимо, останавливается у разрыва в разделительной полосе и подъезжает к тротуару. Шахин Бадур Хан спешит к нему, но рикша резко поворачивает и откатывает к противоположному тротуару. Шахин Бадур Хан замечает фигуру в тени пластикового навеса, укутанную в какую-то ткань.

Авторикша вновь пересекает разделительную линию и с грохотом подъезжает к Шахин Бадур Хану. Из повозки глядит лицо – элегантное, чуждое, хрупкое. Под скулами залегли тени. Свет поблескивает на безволосом, посыпанном слюдой черепе.

– Прошу вас, вы можете разделить со мной прогулку.

Шахин Бадур Хан отшатывается, как будто джинн произнес тайное имя его души.

– Не здесь, не здесь, – шепчет он.

Ньют моргает глазами. Медленный поцелуй. Рев мотора, маленький фатфат влетает в ночной поток машин. Свет уличных фонарей падает на серебряный медальон на шее у ньюта – трезубец Шивы.

– Нет, – умоляет Шахин Бадур Хан. – Нет…

Он человек, на котором лежит большая ответственность. Сыновья выросли и покинули дом, жена все эти годы была для него практически чужой. Но у него есть такое множество других обязанностей: проблемы войны и мира, засухи, целое государство, о котором надлежит заботиться. Тем не менее водителю Хан дает вовсе не адрес своего дома. Они едут совсем в другое место, в особое место. Куда, как он надеется, ему больше уже никогда не придется ездить. Жалкая надежда. То особое место находится в гали, слишком узком для машин. Над головой нависают деревянные джхароки с искусной резьбой и старые испорченные кондиционеры. Шахин Бадур Хан открывает дверцу такси и выходит в иной мир. Он напряженно и часто дышит, с трудом сдерживая дрожь. Вот пришли… В быстро исчезнувшем свете открывшейся и тут же закрывшейся двери – два силуэта, слишком изящные, слишком элегантные, слишком хрупкие и беззащитные для земных созданий.

– О, – издает он приглушенный возглас. – О!..

Тал бежит. Чей-то голос из такси зовет Тал. Ньют не оглядывается. И не останавливается. Тал бежит, шаль развевается за спиной размытым пятном темно-синего пейсли. Истошно сигналят автомобили, чьи-то лица изрыгают проклятия. Тал чувствует запах пота и видит блеск чужих зубов. Чудом выскакивает из-под колес маленького быстрого «форда». Отовсюду слышны звуки музыки. Тал поворачивается, обходит оглушительно воющие сирены грузовиков, ловко проскальзывает между пикапом и автобусом, отправляющимся от остановки. Ньют задерживается на мгновение на островке безопасности, чтобы оглянуться назад. Маленькое такси все еще пыхтит у тротуара. Рядом стоит какая-то фигура, залитая светом фар.

Тал ныряет в стальной поток машин.

Этим утром Тал пытается спрятаться от всех за якобы срочными делами, за сказками о нестерпимой головной боли, но все равно каждый считает своим долгом подойти и получить хотя бы небольшую толику бликов сла-а-авы зна-а-аме-нитых люде-е-ей на та-а-акой гла-а-амурной вечеринке. Нита была просто зачарована. Даже на первый взгляд вполне равнодушные к подобным делам крутые ребята, то и дело мелькавшие мимо компьютера Тала, ухитрялись – конечно, не напрямую, – атаковать Тала намеками и подозрениями. Сеть полнилась сообщениями о вечеринке – так же, как и новостные каналы. Даже выпуски новостей часа отправляли снимки с приема на палмы по всему Бхарату. И на одном из снимков было изображение двух ньютов, танцующих в центре зала под аплодисменты и задорные выкрики присутствующих.

И тут у Тала за глазами включился нервный Кунда-Хадар, и все снова ожило. Абсолютно все. До мелочей. Каждая подробность. Ласки в такси, нечленораздельные бормотания и кощунства в отеле в аэропорту. Утренний свет, серый и беспощадный, обещающий еще один день нестерпимой жары, и карточка на подушке…

– О… – шепчет Тал. – Нет.

Тал возвращается домой поздно – из-за торжеств по поводу приближающегося бракосочетания Апарны Чавлы и Аджая Надиадвала – с развившейся за день манией преследования. Скорчившись в фатфате, ньют чувствует давление карточки, лежащей в сумке, тяжелой и опасной, как пакет с радиоактивным веществом. Необходимо сейчас же избавиться от нее. Выбросить в окно. Пусть она как бы сама собой упадет на пол такси. Потерялась и забылась – вполне естественно. Но Тал не может так поступить. Тал страшно боится того, что это – любовь, и у Тала нет соответствующего саундтрека для подобного состояния.

На лестнице снова много женщин, они то идут вверх по ступенькам, то спускаются, несут пластиковые ведерки с водой, болтают, но вдруг их голоса затихают – они замечают, что мимо протискивается Тал, бормоча путаные извинения. За спиной Тала звучат приглушенный шепоток и хихиканье. Любой шорох, любая доносящаяся откуда-то мелодия сильной пощечиной бьет по лицу Тала. Не думай об этом. Через три месяца тебя здесь не будет. Тал вваливается в свою комнату, срывает с себя сделавшиеся отвратительными, пропахшие табачным дымом вечерние одежды и бросается в постель.

Тал программирует двухчасовой сон без сновидений, однако возбуждение, сильная боль в сердце и какое-то мучительное чувство растерянности преодолевают технологическую заданность. Ньют лежит, смотрит на полоски света, отбрасываемые оконными рамами, на то, как они движутся по потолку, похожие на медлительных червячков, и вслушивается в хаотический бесконечный хорал городского шума.

Тал вновь развертывает в памяти безумную ночь, разглаживая ее мучительные неровности. Вечер был нужен Талу не для того, чтобы найти возлюбленного, даже не для того, чтобы потрахаться. Вечер был нужен Талу, чтобы совсем немного поразвлечься среди знаменитостей и получить свою крошечную долю гламура. Талу не надо возлюбленных. Талу не требуется усложняющих жизнь связей. Тал не нуждается в путанице. И меньше всего Талу нужна любовь с первого взгляда. Любовь и все остальные ужасы, которые, как еще недавно казалось Талу, остались в Мумбаи.

Мама Бхарат не сразу ответила на стук Тала. Похоже, ей нездоровится, она с трудом открывает дверь. У Тала нашлась чашка воды, которой хватило для небольшого омовения – смыть с себя остатки сна и грязи, но дым, алкоголь и секс как будто въелись в само существо Тала. Их запах вызывает отвращение. Пока старушка готовит чай, ньют, сидя на низком диване, смотрит новости по кабельному телевидению, почти отключив звук. Мама Бхарат теперь все делает очень медленно, слабеет с каждым днем. Ее старость пугает Тала.

– По-моему, – говорит Тал, – я понимаю, что такое любовь.

Мама Бхарат откидывается на спинку кресла и сочувственно качает головой.

– В таком случае тебе надо все мне рассказать.

Тал начинает свой рассказ от момента выхода в парадную дверь подъезда и доводит его до карточки на подушке.

– Покажи мне карточку, – просит Мама Бхарат.

Она вертит ее в потемневших, изуродованных временем руках. Сжимает губы.

– У меня вызывает большие сомнения мужчина, оставляющий карточку не с домашним, а с клубным адресом.

– Но ньют – не мужчина.

Мама Бхарат закрывает глаза.

– Ну конечно. Прости. Хотя ведет он себя как мужчина.

Пылинки поднимаются на горячей полоске солнечного света, пробивающейся сквозь растрескавшийся деревянный ставень.

– Ну и что же по отношению к нему ты чувствуешь?