Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Я сжалась, защищая амулет, закрывая его, яростно фокусируя на нем свою волю.

Ничего не произошло.

Я потянулась к тому горящему, чуждому участку своего мозга, надеясь с его помощью усилить свой призыв.

Уничтожь его, – скомандовала я. – Разорви на части. Убей его. Спаси меня. Пусть он умрет. Помоги мне выжить. Заставь его прекратить эти удары, заставь его прекратить, заставь его прекратить, заставь его прекратить!

Но удары сыпались на меня один за другим. Реальность не изменилась ни на грамм.

Амулет в моей руке был холоднее смерти, и он постепенно выскальзывал из пальцев. Он излучал свой темный свет, предлагая мне воспользоваться его холодной, жуткой силой. Эта ледяная штука в моей руке жила какой-то своей, непонятной мне жизнью. Я знала, как пульсирует амулет, ощущала его нетерпеливое, мрачное сердцебиение. Я чувствовала, что амулет хочет, чтобы я его использовала. Мне тоже жутко хотелось этого, но что-то не давало амулету окончательно стать моим, а я не понимала, что именно. Только сейчас до меня дошло, что я не разорвала цепь, она сама соскользнула с шеи вампира, она решила перейти ко мне, поскольку почувствовала, что я могу пробудить силу амулета.

Но на этом все и заканчивалось. Я должна была понять, как заставить амулет работать. Ну что мне нужно сделать?

Зубы Мэллиса были совсем рядом с моей шеей, с них капала слюна. Его кулаки молотили по мне со скоростью отбойного молотка, пытаясь заставить меня распрямиться, чтобы он мог отобрать амулет. Боль внезапно стала настолько невыносимой, что я уже не могла думать ни о чем другом.

Темный артефакт оказался бесполезным. Если бы у меня было время подумать над тем, как заставить его работать, у меня был бы шанс.

Но пока что я смогла лишь разозлить Мэллиса до крайности: я доказала, что я более выдающаяся личность, чем он.

Он продолжал молотить меня, а я внезапно поняла очень многое о его характере. Под личиной злобы, под его злодейской сущностью вампир был всего лишь самовлюбленным, испорченным ребенком. Вовсе не психопатом, просто невоспитанным ребенком, который терпеть не мог, когда у кого-то игрушки лучше, денег больше, или же кто-то сильнее, или – как в случае со мной – кто-то хоть в чем-то превосходит его. Если он не мог чем-то завладеть, чего-то сделать, чем-то стать, он просто уничтожал это.

Я вспомнила тела, которые остались лежать на полу после его визита в уэльское поместье. И о том, как жестоко он убил этих людей.

Никто не придет за мной. Я не могу заставить амулет работать. Несмотря на болезнь Мэллиса, я никогда не была и никогда не смогу стать сильнее его. Выхода не было. Я наконец смирилась с этим.

Когда все выходит из-под контроля и тебе не остается ничего другого, кроме как умереть, ты можешь выбрать лишь одно – какой будет эта смерть, быстрой или медленной. Жизнь становится до отвращения ясной и понятной. А боль, которую я испытывала, не оставила места сомнениям.

Я не позволю вампиру лишить меня способности двигаться. Я не позволю ему свести меня с ума. Есть вещи, которые намного хуже смерти.

Мэллис был ослеплен яростью, я никогда еще не доводила его до такого состояния. Он был в шаге от того, чтобы полностью потерять контроль над собой. Мне осталось лишь добавить последнюю каплю к его ярости, чтобы вытолкнуть его за грань.

Я вспомнила, что рассказывал мне Бэрронс о Джоне Джонстоне-младшем. О загадочной «скоропостижной» смерти его родителей, о том, как быстро он порвал все связи со своим прошлым. Я вспомнила, как Бэрронс провоцировал Мэллиса, напоминая о его корнях, и о том, как вампир разозлился, как вышел из себя при одном упоминании прежнего имени.

– Как давно ты сошел с ума, Джей-Джей? – выдохнула я в перерыве между ударами. – Сразу после того, как убил своих родителей?

– Я Мэллис, сука! А для тебя – Повелитель! И мой отец заслуживал смерти. Он называл себя гуманистом. Он тратил мое наследство. Я сказал ему, чтобы он прекратил. Он этого не сделал.

Бэрронс злил Мэллиса, называя его «Младшим». Но это было мое имя, так называла меня Алина, и я не собиралась пачкать свое детское прозвище, обращаясь к вампиру.

– Это ты заслуживаешь смерти. Некоторые люди заслуживают ее с самого рождения, Джонни.

– Никогда не смей меня так называть! НИКОГДА не называй меня так! – заорал он.

Я попала в яблочко, это имя подействовало на вампира куда сильнее, чем обращение «Младший». Может быть, именно так называла его мама? Или это уменьшительное имя использовал его отец?

– Нел превратила тебя в монстра. Ты сам стал им, Джонни.

Я была вне себя от боли. Я больше не чувствовала своей руки. Мои лицо и шея были залиты кровью.

– Джонни, Джонни, Джонни, – дразнила я. – Джонни, маленький Джонни. Ты всегда был ничем…

Следующий удар превратил мою скулу в огненный взрыв боли. Я упала на колени. Амулет выскользнул из моей руки.

– Джонни, Джонни, – сказала я или только подумала, что сказала.

Убей меня, молила я. Убей меня поскорее.

Следующий удар размазал меня по дальней стене пещеры. Хрустнули кости ног. И я с облегчением потеряла сознание.

17

Я не знаю, откуда берутся сны. Иногда мне кажется, что это просто генетическая память или, в своем роде, предсказания. Возможно, даже предупреждения. Наверное, у людей все-таки есть инструкция по эксплуатации, но мы слишком глупы, чтобы ее прочитать, поскольку наш «рациональный» разум отказывается воспринимать иррациональные, с его точки зрения, сигналы. Временами я думаю, что все необходимые ответы хранятся в нашем дремлющем подсознании и приходят к нам лишь во сне. Каждую ночь мы открываем эту книгу: всякий раз, когда наша голова касается подушки, перед нами появляются страницы с необходимой информацией. Умные читают ее, внимательно изучают. А остальные изо всех сил пытаются позабыть прочитанное, как только проснутся, поскольку там может оказаться много странного и необычного.

Когда я была ребенком, у меня было несколько повторяющихся кошмаров. Мне снились четыре отдельных, неуловимо различающихся вкуса. Два вкуса были очень даже приятными. Оставшиеся же два были настолько отвратительными, что я просыпалась и долго пыталась выплюнуть собственный язык. Один из двух последних вкусов я ощущала сейчас. Он пропитал мои щеки и язык, приклеил губы к зубам, и я наконец поняла, почему никогда не могла описать этот вкус. Он не имел отношения к еде или питью. Это был вкус сожаления. Глубокого, концентрированного сожаления, поднимавшегося из самой глубины души, и относилось оно к тем вещам, которые не стоило делать, вот только было уже поздно и исправить последствия этих действий было абсолютно невозможно.

Я была жива. Но я жалела не об этом.

Надо мной стоял Бэрронс. Но об этом я тоже не жалела.

Я жалела о том, что сказало мне выражение его лица, гораздо более честное, чем прогноз любого врача: того, что со мной сделали, я не переживу. Я была еще жива, но это ненадолго. Мой спаситель стоял рядом. Благородный рыцарь из сказки успел бы вовремя, если бы принцесса не облажалась.

А теперь было слишком поздно.

Я могла бы выжить – если бы только не потеряла надежды на это.

Я заплакала. Наверное. Своего лица я практически не чувствовала.

Что сказал мне Бэрронс в тот вечер, когда мы ограбили Роки О'Банниона? Я тогда слушала вполуха. Я даже не думала, что он говорил мне очень мудрые вещи. Ши-видящая, у которой не осталось надежды, не осталось необоримого желания выжить, – это мертвая ши-видящая. Ши-видящая, которая считает, что она безоружна и брошена, может с тем же успехом приставить дуло к виску, спустить курок и вышибить себе мозги. В этой жизни есть только два определяющих фактора – надежда и страх. Надежда дает силу, страх убивает.

Только теперь я это поняла.

– Ты… н-н-настоящий?

Мои губы плохо слушались, поскольку были разорваны моими же зубами. Язык сочился кровью и сожалением. Я знала, что собираюсь сказать, но была не уверена, что смогу четко это произнести.

56
{"b":"187466","o":1}