Гнедой конь перешел на легкий галоп и был укрощен. Мистер Ривенхол свирепо сказал:

– Дурачество! Не пытайся надуть меня, Софи! Ты и Чарльбери! Не принимай меня за простачка!

– О нет! – сердечно уверила его Софи. – Но я все сделаю, чтобы угодить сэру Горасу, а за Чарльбери я выйду гораздо охотнее, чем за Бромфорда!

– Мне порой кажется, – сказал мистер Ривенхол, – что деликатность —это добродетель, абсолютно тебе неизвестная!

– Да, расскажи мне о ней! – еще сердечнее попросила она.

Он не последовал этому приглашению, а язвительно сказал:

– Наверно, я должен предупредить, что настойчивое преследование Чарльбери сделает тебя любимой темой разговоров всего города. Не знаю, заботит ли это тебя, но так как моя мама несет за тебя ответственность перед своим братом, я буду очень благодарен, если ты начнешь вести себя немного благоразумнее!

– Ты когда-то говорил мне, что мне следует сделать, чтобы угодить тебе, – задумчиво произнесла Софи. – Должна признаться, мне вряд ли когда-нибудь это пригодится, потому что, как я ни стараюсь, я не могувспомнить, что же это было!

– Ты с самого начала, не так ли, делала все, чтобы я невзлюбил тебя? – бросил он ей.

– Ничуть. Ты делал это без поощрения!

Некоторое время они ехали молча. Наконец, он решительно сказал:

– Ошибаешься. Я не невзлюбил тебя. По правде говоря, ты мне часто нравилась. Я также не забыл, насколько я в долгу перед тобой.

Она прервала его.

– Совсем нет. Пожалуйста, не вспоминай больше об этом! Расскажи о Хьюберте. Я слышала, как ты говорил тете, что получил от него письмо. У него все в порядке?

– В полном. Он просит прислать ему забытую книгу. – Внезапно он усмехнулся. – А также пишет о своем намерении посещать все лекции! Если бы я не был уверен, что этостремление угаснет, я бы немедленно написал в Оксфорд! Такая добродетель приведет лишь к тому, что он будет искать отдых в каких-нибудь крайностях. Позволь мне сказать тебе одну вещь, Софи! Я никогда этого не говорил. Нас прервали, прежде чем я успел это сделать, а другой возможности не представлялось! Я всегда буду благодарен тебе за то, что ты открыла мне глаза на то, как неверно я вел себя с Хьюбертом.

– Это ерунда, но если позволишь, я открою тебе глаза на то, как неверно ты ведешь себя с Сесилией! – сказала она.

Его лицо окаменело.

– Благодарю! Мы вряд ли согласимся по этому вопросу!

Она больше ничего не сказала и, пустив Саламанку галопом, нагнала лорда Чарльбери и Сесилию.

Она застала их уютно беседующими; скованность, которую ощутила Сесилия, оказавшись в его компании, быстро сменилась дружеской непринужденностью. Ни словом, ни взглядом не напомнил он ей о том, что произошло между ними, но завел разговор на такую неожиданную тему, которая, он знал, заинтересует ее. Это было для нее приятной переменой: разговоры мистера Фонхоупа в последнее время были полностью посвящены содержанию и структуре его великой драмы. Слушать поэта, спорящего с самим собой, – так как едва ли можно было сказать, что она принимала участие в разговоре, – о достоинствах белого стиха как драматического средства, было, бесспорно, привилегией, льстящей гордости любой женщины; но нельзя отрицать, что получасовой разговор с человеком, который внимательно слушал все, что она скажет, был, если не совсем облегчением, то хотя бы приятным разнообразием для нее. Лорд Чарльбери изучал жизнь на десять лет дольше, чем его молодой соперник. Красивое лицо и притягательная улыбка мистера Фонхоупа, бесспорно, ослепляли женщин, но мистер Фонхоуп еще не овладел искусством, как дать понять женщине о том впечатлении, какое она произвела на него, и о том, какой она кажется хрупкой и нуждающейся в опеке и заботе. Лорд Чарльбери по своей природе был не способен назвать Сесилию нимфой или сравнить ее глаза с колокольчиками, но он мог обеспечить ей укрытие в плохую погоду, помочь ей переступить препятствие, которое она могла преодолеть и сама, и всеми способами убеждал ее, что она в его глазах была слишком драгоценна, чтобы какие-нибудь меры предосторожности оказались излишними.

Было бы неправдой сказать, что Сесилия сожалела о своем отказе его светлости, но когда Софи и Чарльз присоединились к ним, она почувствовала досаду, оттого что их тет-а-тет нарушили.

Позднее она беспристрастно пыталась обсудить это с Софи, но обнаружила, что не может точно выразить в словах те чувства, в которых убедила себя. В конце концов она склонилась над вышиванием и спросила кузину, сделал ли ей уже лорд Чарльбери предложение.

Софи рассмеялась.

– О Боже, нет! Ты, простушка! У Чарльбери нет серьезных намерений по отношению ко мне.

Сесилия не поднимала глаз.

– Неужели? Я бы сказала, что он выказывает тебе очень определенное расположение.

– Моя дорогая Сили, я не буду дразнить тебя, говоря об этом, но я убеждена, что у Чарльбери на уме совсем не то, что на языке. Я ничуть не удивлюсь, если он закончит свои дни холостяком.

– Я так не думаю, – сказала Сесилия, кромсая ножницами свою работу. – Да и ты, я полагаю, тоже, Софи. Он сделает тебе предложение, и… и, надеюсь, ты примешь его, потому что если ты не влюблена в другого, то нельзя представить никого лучше его.

– Что ж, посмотрим! – только и сказала Софи.

Намерение написать драму полностью овладело рассудком мистера Фонхоупа. Он выбросил из головы мысль о поиске выгодного занятия. Он появлялся на Беркли-Сквер по различным поводам, абсолютно нечувствительный к жесткому огпору мистера Ривенхола, и всегда привозил с собой новейшую часть своей пьесы, которую и читал Сесилии и Софи, а однажды – даже леди Омберсли. Позднее она жаловалась, что не поняла ни слова. Он также мною времени проводил в Мертоне, но когда Софи стала расспрашивать его о других гостях Санчии, оказалось, что он не может четко вспомнить никого из них. Однако, когда сэр Винсент сам заехал на Беркли-Сквер, он не стал скрывать тот факт, что очень часто бывает в Мертоне. Софи всегда была откровенна и теперь напрямик сказала, что не доверяет ему и будет рада, если он вспомнит, что Санчия помолвлена с сэром Горасом. Сэр Винсент мягко рассмеялся, потрепал ее по щеке, задержав руку на миг дольше, чем следовало, и приподнял ее подбородок.

– Правда, Софи? – спросил он, поддразнивая ее. – Когда я предложил бежать в вашей упряжке, вы не обратили на меня внимания! Будьте благоразумны, Жюно! Если вы оказываете мне, вы не можете ожидать, что я буду слушаться вожжей в ваших ручках!

Она сжала его руку.

– Сэр Винсент, вы непоставите сэра Гораса в двусмысленное положение! – сказала она.

– Почему бы нет? – хладнокровно спросил он. – Вы думаете, он бы так не поступил по отношению ко мне? Вы такая восхитительная простушка, обожаемая Жюно!

Так как мистер Ривенхол выбрал этот неблагоприятный момент, чтобы войти в гостинную, Софи не смогла ответить Сэр Винсент, не смутившись, выпустил ее и подошел к хозяину поздороваться. Тот ответил ему очень холодно и не стал поощрять его продлить свой визит; как только сэр Винсент уехал, мистер Ривенхол откровенно высказал кузине свое мнение по поводу ее вольного поведения с этим отъявленным распутником, которое позволяет тому фамильярность с ней. Софи слушала его с заинтересованным видом, но если он надеялся смутить ее, его ожидания были обмануты, потому что все, что она ответила, было:

– Твои нагоняи превосходны, Чарльз, ты никогда не лезешь за словом в карман! Не назовешь ли ты меня неисправимойкокеткой?

– Да, назову! Ты приглашаешь каждый алый мундир, когда-либо встреченный тобой, посещать этот дом! Весь город говорит о твоем бесстыдном поведении оттого, что ты поощряешь ухаживания Чарльбери и позволяешь такому типу, как Тальгарт, относиться к тебе, как к гостиничной служанке!

Она широко раскрыла глаза.

–  Чарльз!Неужели ты так поступаешь? Щиплешь их за щечки? Никогда бы не подумала! Ты страшно удивил меня.