Саенс попытался организовать параллельную разведывательную службу. Зная, что конкуренцию ЦРУ не составит, он все же надеялся показать послу, как сам проводит сбор информации. Но такой ход являлся нарушением традиционного разделения сфер между службами.

Если со стороны политического отдела посольства высказывалось недовольство, Саенс ссылался на естественное стремление расширить объем действий полицейского управления. Шефа миссии обычно всегда поддерживал посол Хойт, а посол, как известно, осуществляет высшую власть в стране пребывания. Конечно, ЦРУ могло игнорировать это, но при таком сильном государственном секретаре, каким был Раск в администрации Джонсона, с мнением посла следовало считаться.

Когда в 1968 году Хойт умер и его сменил посол Сайр из ЦРУ, продолжавший поддерживать связи с агентством, позиции Саенса снизились.

Находясь в самом центре передряг, я приобрел определенное значение для враждующих сторон. Причиной тому явилась внутренняя структура Главного полицейского управления.

Очень часто решение вопроса зависит не от приказов командования или усердия офицеров, а от доброй воли мелкого служащего, непосредственного исполнителя. Если надо быстро отремонтировать машину в полицейских мастерских, требуется распоряжение инспектора Каррераса, но проще — договориться со слесарем — механиком, и все будет в порядке. Командование заказало дубинки для тренировок полицейских в департаменте Сальто, однако столяры не торопились выполнить заказ, и чуть было не сорвали занятия.

Таких примеров можно было бы привести множество по каждому отделу или службе, будь то мастерские, буфет или главный архив.

В нашей конторе хорошо обстояло дело с уборкой помещений не благодаря Саенсу или его помощникам, а потому, что фахинерос[26] с уважением относились к одной из служащих миссии.

Американцы всегда стремились иметь услужливых мелких чиновников, особенно это удавалось Берналу, но и он часто наталкивался на непреодолимый барьер, так как был американским советником, а даже полицейские чиновники не любили советников за их высокомерие.

Мне, кубинскому эмигранту, трудно было рассчитывать на расположение даже в полицейском управлении, но ко мне, как к латиноамериканцу, обслуживающий персонал относился как к своему человеку, тем более что общаться со мной они могли просто и естественно. А Бернал, например, не позволял себе выпить рюмку граппы на углу в забегаловке, рассказать анекдот и держаться на равных.

Возглавляя канцелярию, я был связующим звеном между советниками и полицейскими чиновниками. Я был служащим миссии, но не был советником, я не был уругвайцем, но, по крайней мере, не был и янки. Я понимал образ мыслей уругвайцев, работавших в миссии. Я мог без всяких трений командовать ими и проверять их работу. У меня было дополнительное преимущество, заключавшееся в давних связях со старыми кадровыми работниками министерства внутренних дел, а также с политическими и общественными деятелями. Сотрудники министерства привыкли ко мне еще в пору Микале, и они вспоминали о «тех добрых временах».

Если в министерстве требовалось что‑либо решить, Саенс обращался ко мне. Он мог бы справиться со своим делом обычным путем, у него там могли быть свои подкупленные люди, но он предпочитал решать такие дела на основе дружеских связей. Зная характер Саенса, понимаешь, почему он считал меня относительно важной деталью в механизме миссии. Я мог справляться с хозяйственными делами, похлопотать о чем‑либо, вести деликатные телефонные переговоры, наконец, в какой‑то степени решать вопросы в отсутствие Саенса или советников.

В глазах Саенса то, что я не был уругвайцем, освобождало меня от уз верности кому‑либо из местных деятелей, а то, что я не был янки, — от потенциального соперничества с ним.

Последнее обстоятельство было особенно важным. Бернал, Кантрелл, каждый советник, каждый американец был для Саенса претендентом на его должность. Было еще одно обстоятельство. С Саенсом мы познакомились два года назад, во время приезда американских радиоспециалистов. Он узнал, что я дружен с Микале, с ним он тоже поддерживал дружеские отношения и продолжал вести коммерческие дела.

Зачастую поступки Саенса не поддавались объяснению. Иногда просто по глупости он мог наговорить на человека невесть что, в другой раз мог организовать интригу или причинить более серьезные неприятности. Трудно было сохранять хорошие отношения с этим параноиком. Однажды, когда он вернулся из отпуска, мое положение несколько пошатнулось. Кантрелл, временно исполнявший обязанности Саенса, решил кое‑что упорядочить в нашем хаосе и провел небольшую перестройку в конторе. Саенс был взбешен и говорил, что, будь он мстительным человеком, устроил бы Кантреллу, Берналу и мне скандал за самоуправство.

После возвращения он стал более уверенным в себе. Это связывали с его остановкой в Боливии, где он выполнил какое‑то специальное задание. В скором времени, правда, признаки уверенности исчезли. В отсутствие Саенса я по просьбе Кантрелла сделал несколько переводов для политического отдела американского посольства. Переводы мне поручили, конечно, после проверки на детекторе лжи. Кантрелл оплачивал эту сверхурочную работу за счет фондов миссии. Когда шеф вернулся из отпуска, Кантрелл спросил, не будет ли он возражать, если мне за сверхурочную работу будет платить политический отдел посольства. Саенс сказал, что он разрешает мне заниматься сверхурочной работой только за счет миссии. Таким образом он хотел сохранить какую‑то форму контроля надо мной.

В марте 1968 года Кантрелл предложил мне перейти на работу в политический отдел американского посольства. Он указал на важность моей новой должности, а кроме того, сказал, что долго с Саенсом я не выдержу. Вот таким образом была официально закреплена моя работа в параллельном аппарате.

Нелегок был путь от переводов для Саенса до заведующего канцелярией миссии и тем более до работы в политическом отделе посольства. На этом пути постоянно возникали трудности и нередко наступали минуты отчаяния. Кульминацией стал разговор, с которого началась эта книга.

Еще до детектора лжи пришлось пройти через множество проверок. С самого начала работы у Кантрелла меня ожидали старые знакомые — анкеты.

Вспоминаю первую заполненную анкету с вопросом, на каком основании я легально нахожусь в стране. Над ответом пришлось немало подумать. В Уругвай я прибыл по туристической визе и через несколько дней стал добиваться права на постоянное жительство.

Разрыв дипломатических отношений между Уругваем и Кубой задержал получение справки о том, что я не привлекался к уголовной ответственности на родине. Полагаясь на связи в министерстве внутренних дел, я не очень беспокоился по поводу этих бюрократических рогаток.

К тому же в таком положении были тысячи иностранцев. Заполнение анкет подтолкнуло меня ускорить хлопоты перед местными властями о разрешении навсегда остаться в Уругвае. Оказалось, что я делал все вопреки желаниям американцев. Потом я узнал, что их мало интересуют лица, которые слишком привязаны или верны интересам страны, где проживают.

Затем начались частные беседы, с замаскированными колючими вопросами. Советник даже намеком не упоминал о моих встречах в Соединенных Штатах, будто американцы впервые имеют со мной дело. Я тоже помалкивал о прежних отношениях, выполняя указания второго Томаса — никогда не признаваться в связях с ними и сознаться лишь в случае, если зададут прямой вопрос и, в частности, назовут его имя.

В ходе проверки пришлось пережить ужасные часы, хотя я и знал, что никогда не должен терять самообладание. Не было тайной, что сведения обо мне собирали у соседей, друзей и даже в местах, где я часто бывал. Это было обычным делом. Я знал, что моя переписка и мой телефон находятся под контролем. Что было делать, если даже за сыном полковника Акуньи велось наблюдение! Почему со мной они должны были поступать иначе?