Теперь скорее спать.

Как и предполагала, спала я плохо — всю ночь воевала с клопами. В половине шестого утра, едва дождь прекратился, я двинулась в путь одна, оставив тибетцев за приготовлением завтрака. Обычно местные жители рано утром не едят, однако тибетцы, в отличие от непальцев, имеют обыкновение завтракать сразу после пробуждения. Понимая, что люди сильно устали, я решила, что сытный завтрак перед походом им совсем не повредит.

Мне кажется, что эту утреннюю прогулку по лесу я не забуду никогда. Какое-то волшебство было в тех ранних часах, некое чудо, лежащее за пределами чувств. В полумиле от Топрунга я оказалась среди такой яркой зелени, что и представить себе трудно. Это был мир полного уединения, где гибкие шлейфы серого тумана, повисшие среди громадных деревьев, казались живыми. Над горами все еще стояла утренняя тишина, которую время от времени разрывали то шум стремительно низвергающегося водопада, то многоголосый птичий гомон. Глубоко внизу под неподвижными облаками лежала долина. Вот приоткрылись наполовину скрытые туманом темно-синие горы. Затем их снова заволокли тучи. Вдруг неожиданно засияло солнце, и плавные линии гарного хребта обозначились на фоне ясного голубого неба. Теперь всю картину преобразил золотистый свет, разлившийся над вершинами гор. По мере того как воздух наполнялся теплом, чувствовалось, как реагирует на него земля. За каждым поворотом — цветущий кустарник. Белые, голубые и розовые цветы распускались на глазах, излучая при этом необыкновенно нежный свет на темную зелень травы…

Мой «короткий» путь лежал по склону горы сквозь лесную чащу, по рисовым полям, через бурную реку по пояс в воде, еще через один холм, который теперь показался мне настоящей горой.

Население моего дома растет. Вчера сюда временно вселилась моя Таши — веселый и здоровый щенок. За последние недели Таши почти не выросла, но Нгаванг Пема уговорил меня забрать ее. Мне казалось, что рано отрывать Таши от родного дома. Тибетские собаки кормят щенков до тех пор, пока не начнут кровоточить соски от их острых зубов. Поэтому я считала, что вряд ли малышка Таши готова жить без матери, и оказалась права. Испуганный, несчастный щенок отказывался есть и лишь жалобно скулил. После бессонной ночи (не спал весь дом) пришлось с извинениями вернуть собачонку матери.

Надеюсь, Таши скоро подрастет, а пока это — настоящая пушистая игрушка. Не мешало бы ей также научиться понимать религиозную музыку: у нее к ней явная аллергия и священные мелодии ламы действуют на нее чрезвычайно пагубно. Стоит ламе завести дуэт колокольчика с барабаном, как Таши начинает судорожно подвывать. У Таши есть и своя музыка, которая раздается при каждом ее движении: как и у всех тибетских щенков, вокруг шеи у нее — семь крошечных колокольчиков. Их привязали, как только у нее открылись глаза. Колокольчики служат двум целям — «отгоняют злых духов» и не дают отбиться во время кочевки.

Уже час ночи. Сегодня вечером в лагере мы были свидетелями «изгнания злых духов» монахом-шаманом Давой: зрелище, прямо скажем, леденящее кровь.

Когда церемония «изгнания духов» началась, на улице уже стемнело. Под навесом разожгли огромный костер. Свет ста восьми масляных лампад мерцал по правую руку от монаха. Он сидел, скрестив ноги и обратив лицо на запад, в хижине на небольшом возвышении из шкур яков, в окружении двух десятков родственников и друзей «одержимого».

Минут пятнадцать Дава все ускорял свое монотонное бормотание, все быстрее мелькали его руки с бубном и колокольчиком. Он призывал злых духов войти в его тело и вещать. Вскоре он задрожал всем телом — сначала слегка, потом спазматически содрогаясь, при этом повернулся к северу, в сторону Тибета. Здесь Тхуптен Таши стиснул мою руку и громко прошептал:

— Дух приближается!

Он и мне как будто передал этим восклицанием частицу своей благоговейной веры. Помощник, молодой слуга Давы, выступил вперед и водрузил на голову хозяина причудливую маску с плюмажем из грязных фазаньих перьев и засаленных цветных лент. Это означало, что дух вселился в своего оракула. Тотчас монах уже перестал быть просто соседом — тибетцы пали перед ним ниц, как раньше перед изображением далай-ламы.

Еще до того, как голова монаха была увенчана маской, Дава стал явно впадать в гипнотический транс. Вдруг он сорвал с лица маску и с остановившимся взором заговорил гневно, громко и отчетливо. Мне стало несколько не по себе: Дава обратился к собравшимся не на своем родном диалекте долпа, а на диалекте Лхасы, которые отличаются больше, чем язык передач Би-би-си от шотландского просторечия. Я спросила Тхуптена, где необразованный монах мог научиться так правильно говорить на столичном диалекте тибетского языка. Тхуптен ответил, что Дава этого диалекта не знает, но все шаманы пользуются им, когда в них «вселяется дух».

Кровь стыла у меня в жилах, когда я увидела, как Дава, придя в ярость, стал неистово метаться по хижине. При этом он что-то кричал хриплым голосом и размахивал руками. Все забились в углы, кроме Тхуптена и ко всему привыкшего служки (последний умиротворял духа, благоговейно падая ниц, разбрызгивая воду из небольшой чаши и разбрасывая пригоршни муки).

Вот, бешено танцуя, Дава приблизился к нам. Со страшным шумом он потрясал над нашими головами бубном и колокольчиком и что-то гневно выкрикивал трубным голосом. На губах у него выступила пена, пот струился по лицу, глаза сверкали поистине ужасным огнем. Затем, откинувшись назад, он с силой пнул алтарь, сооруженный из картонных ящиков, на котором горели лампады. По-моему, для духа такое поведение в бамбуковой хижине — весьма опрометчиво. К счастью, как только лампады упали на землю, пламя погасло. Вероятно, духи принимают меры предосторожности в расчете именно на такие приступы бешенства.

Внезапно Дава, весь дрожа, рухнул на шкуры. Вскоре все потихоньку приблизились к огню. Я спросила Тхуптена, отчего дух так сердился. Тот ответил, что время от времени необходимо предостеречь беженцев от дурных мыслей, благодаря которым злые духи легко проникают в лагерь, из-за чего его обитатели умирают один за другим. Кроме того, дух выразил недовольство другими прегрешениями беженцев, в том числе невыполнением требования его святейшества о том, чтобы беженцы старались сами зарабатывать на жизнь, а также тем, что они купают детей в реке, где обитает могущественное божество, и тем самым оскверняют его владения. Меня весьма озадачил открытый анимизм последнего утверждения, да, собственно, и беспорядочное смешение ритуалов бонпо, примитивной древней магии и политики. Страшно подумать о реакции его святейшества на подобную церемонию. Однако его не забыли, хотя бы в качестве светского главы беженцев.

Следующий номер «программы» — «изгнание злых духов» из больных. Дава вновь вернулся в нормальное состояние. Хотя теоретически дух все еще не покинул его, все признаки транса исчезли. Первый пациент — юная Дрома. Она жаловалась на сильную боль в груди и спине (Кэй лечит ее от острого несварения желудка). Девушка сидела перед монахом, крепко зажмурив глаза, с выражением ужаса на лице — и это неудивительно, ведь она была эмоционально подавлена описанием страшного демона, который в нее вселился. Она приспустила свою чуба, прикрыв при этом скромно грудь (ведь она не замужем, а Дава соблюдает обет безбрачия). Помощник передал хозяину медный диск величиной с блюдце, стоявший вертикально в жертвенной чаше с мукой. Дава начал энергично постукивать диском по спине девушки, издавая громкие визгливые звуки, чтобы испугать духа. (Будь я духом, я бы давно сбежала от страха.) Монах стал плевать на тело девушки, а между плевками бормотал заклинания. На этом исцеление закончилось. Когда Дрома трижды припала к его ногам, прежде чем передать пять рупнй помощнику, я почувствовала облегчение; мне кажется, духам все же следует исчезать более явно.