Зазывалы буквально прохода не давали публике и только что не насильно тащили в свои лавки: «К нам пожалуйте! У нас наилучший товар! В другом месте такого не найдете!»

Потенциальный покупатель определялся моментально, с первого же взгляда. «Покажется, например, господин с покосившимися каблуками или в не первой свежести обуви, как эти шавки бросятся на него и начинают кричать: „Господин! Пожалуйте, пожалуйте! У нас есть хорошая обувь: сапоги, штиблеты, дешевые, три рубля пара, пожалуйте!..“ Посетитель не знает, как быть и куда укрыться, а толпа крикунов преследует его по пятам»^[209].

Если покупатель приостанавливался, его хватали за рукав и довольно бесцеремонно втаскивали внутрь. А там уже в дело вступали опытные приказчики и тем или иным путем «впаривали» товар, иной раз вовсе ненужный. Считалось, хотя это и не всегда соответствовало действительности, что хороший приказчик клиента без покупки из лавки нипочем не выпустит.

«Окруженный говорливой, нападающей с предложениями оравой, ошеломленный криками, прохожий… или сдается и позволяет себя силой, за рукав втащить в первый ближайший „раствор“, или отступает, иногда опрометью кидаясь в сторону.

В магазине, все еще находясь под впечатлением шума, разговоров, криков, энергичных подталкиваний и вежливых поклонов, покупатель входил в примерочную комнату, где его засыпали всевозможными предметами одежды. Если требовались брюки, то их притаскивали дюжинами, если нужно было пальто, то добрый десяток их появлялся на специально стоявших для этой цели манекенах, если предполагалась к выбору „костюмная тройка“, то на прилавке вырастала их целая гора. Не успевшего не только оглядеться, но… просто прийти в себя посетителя начинали энергично рядить в различные костюмы. Заставляли при этом обязательно поднимать руки и приседать для уверенности в том, что „под мышками пиджачок не жмет“, „брючки в шагу не треснут“ и т. п. Уйти без покупки из такого заведения было почти невозможно, убеждали умело, доказывали всяческие выгоды сделки, играли на самолюбии убеждаемого и вместе с тем заламывали невероятные цены, снижая их медленно, измором. Добравшись наконец домой и разглядывая купленную вещь, покупатель чесал в затылке, приходя к определенному выводу, что выбрал все плохое и заплатил втридорога»^[210].

Особенно часто жертвами подобной торговой системы становились провинциалы, на которых нахрапистость московских приказчиков действовала парализующе, но нередко под торговым напором сдавались и искушенные, ко всему привычные москвичи. Актриса Софья Гиацинтова вспоминала, как ее бабушка, выезжая за покупками «в Город», непременно возвращалась со словами: «— Лилинька, посмотри, какую я себе гадость купила! Непременно поезжай и поменяй! — взывала она к маме»^[211].

Если же покупатель, несмотря на все усилия, оказывался крепким орешком и не реагировал на зазывания или даже, увлеченный в лавку, отказывался что-либо покупать, он должен был быть готов к тому, что его бесцеремонно вытолкают вон и еще выкрикнут в спину, при общем хохоте приказчиков, что-нибудь обидное:

— Тоже, покупатель! Небось в кармане один только сирота-полтинник и есть!

Или:

— Да что с ним заниматься? Разве не видите, что он вшей ищет!

Скупых и слишком строптивых покупателей московские торговцы не любили, со временем запоминали в лицо и при случае потом старались как-нибудь проучить, к примеру, «краснили» или «зеленили». Какую бы материю ни захотел приобрести покупатель — синюю, серую, черную, — во всех лавках перед ним выкладывали только зеленое или красное, уверяя, что это и есть как раз то, что он ищет. Покупатель пытался возражать, но его самым вежливым образом, в характерной приказчицкой манере, уверяли, что он ошибается, а товар самый что ни на есть подходящий, и снова выкладывали на прилавок красное, красное, красное…

Главным достоинством старинного московского продавца считалось умение как можно более ловко обвести покупателя вокруг пальца: сбыть за дорогую цену дешевую вещь, обмерить, обвесить, заставить купить ненужное и т. п., что становится вполне понятным и естественным в обстановке «первоначального накопления капитала», о которой речь шла выше (в пятой главе).

«Петербургский купец ни за что вас не обмеряет и не продаст гнилого товара: он только возьмет полтораста процентов на рубль; москвич непременно сделает при продаже уступку копеек в десять ниже фабричной цены, но зато всегда обмеряет и сбудет покупателю гнилье и брак»^[212].

«В торговле без обмана и нельзя… — говаривали московские торговцы. — Душа не стерпит! От одного — грош, от другого — два, так и идет сыздавна. Продавца у нас пять лет делу учат, чтобы все происхождение знал»^[213].

Не случайно именно в Москве возникли выражения «обмишулить» и «вставить очки». Творцами их были, несомненно, московские приказчики. Кстати, серьезные, сложившиеся купцы позволяли себе обман гораздо реже — берегли репутацию.

Способов обмера и обвеса московский торговец знал великое множество. К примеру, придерживая весы пальцами, лили (керосин, масло) выше и быстрее, чем требовалось, так что весы прыгали и нужный вес выпадал быстрее. Отмеряли «с походом» — заведомо больше просимого и на весах же отрезали «лишнее», потом отпускали весы, они подпрыгивали, показывая перевес, после чего продавец добавлял еще кусочек и ловко завертывал покупку. Итоговый вес всегда оказывался меньше, чем требовалось покупателю. Делали «радугу», ловко заменяя один сорт товара другим. Обвешивали «втемную» — закрывая тем или иным способом шкалу весов или ее часть, «на бумажку» — кладя толстую обертку, отнимающую у небольшой порции товара значительную часть веса, «на бросок» — когда товар бросали с силой и, не давая весам выровняться, снимали и отдавали покупателю, «на пушку» — отвлекая внимание покупателя и подбавляя небольшую гирьку, «на нахальство» — сразу ставя заведомо неверные гири, и т. д., и т. п. И все это проделывалось легко, красиво, буквально с цирковой ловкостью.

Самое интересное, что и покупатель знал, что его постараются обмануть, и даже примерно представлял себе, как, и со своей стороны старался этого никак не допустить. В Москве шутили, что всякий покупатель должен помнить «одиннадцатую заповедь» (в Священном Писании заповедей, как известно, десять) — «Не зевай!». В итоге банальная торговая операция превращалась в общегородскую игру.

«Отправляясь в город почти с таким же чувством, как охотник-стрелок в дупелиное болото, — в большинстве это были дамы, — покупатель знал, что его ожидает, и готовился к борьбе. (…) Продавец и покупщик, сойдясь, сцеплялись, один хвалил, а другой корил покупаемую вещь, оба кричали, божились и лгали друг другу, покупщик сразу понижая наполовину, а то и больше, запрошенную цену; если приказчик не очень податливо уступал, то покупатель делал вид, что уходит, и это повторялось по нескольку раз»^[214].

Нередко бывало, что торговец выскакивал из лавки и догонял уже уходящего покупателя, продолжая по дороге сбавлять цену:

— Эй, господин, пожалуйте! Уступлю!..

— Какая ваша последняя цена?

— Верите ли, себе в убыток! Семьдесят!

— Ладно, ладно, все вы торгуете в убыток! Пятьдесят!

— Извольте, только для вас!

«Обломать» такого закаленного москвича было непросто. Даже когда вещь была куплена, такой клиент внимательно следил за тем, например, как отмеривалась материя, не кладутся ли в «дутик» (бумажный кулек) гнилые фрукты и т. п. «Вся эта азиатская процедура, эта борьба, пускания в ход хитростей, совершенно ненужные в торговле, считалась в „Городе“ обеими сторонами обязательной; это был обоюдный спорт и удачная, дешево сделанная покупка служила потом в семье покупщика и перед знакомыми интереснейшей темой разговоров, ею хвастались, так же как приказчик тем, что поддел не знающего цен покупателя или подсунул ему никуда не годную вещь»^[215].