Альваро был лет на пятнадцать старше Генриха, а знания и опыт давали возможность подчинить его себе. Он уже знал, что рано или поздно сумеет управлять им и получить свободу, отомстив заодно такому безбожнику и преступнику, как Мартен, и всем гугенотам и еретикам, которые его окружали. Нужно было только запастись терпением и ждать подходящего момента.

Капитан “Ибекса” не обладал таким терпением, как Шульц и его испанский исповедник. Правда, пока что добыча обоих кораблей превосходила все ожидания и безусловно мексиканская экспедиция стократно окупила весь риск и все расходы, а в недалеком будущем могла каждому из участников принести немалое богатство и славу, но поведение Мартена вызывало все большие опасения Соломона Уайта.

Прежде всего Мартен не хотел соглашаться на продажу нескольких десятков негров-невольников, которые в числе всего прочего входили в добычу, захваченную на одном из испанских судов. Уговорить его удалось только Бельмону, которому пришлось немало потрудиться, чтобы убедить Яна, что в Амахе не было бы с них толку, поскольку тех везли прямо из Африки: они не знали никакого ремесла, ни даже земледелия, были совсем дикими и вели себя, как несчастные зверушки, попавшие в капкан.

Но это — то Мартена и трогало: он сокрушался над их судьбой и сдался только тогда, когда Уайт пригрозил выходом из союза. Однако, отказавшись от своей доли в доходах от продажи мужчин, всех женщин он оставил и отвез в Амаху, где те тут же нашли себе мужей.

Спор этот, улаженный Бельмоном и завершившийся компромиссом, положил начало разногласиям между капитанами. По мнению Соломона Уайта, Мартен последнее время начал куда больше заботиться о снабжении Квиче и его страны, чем об интересах экипажей. Пока это касалось постройки форта над лагуной и укрепления высот, господствующих над Нагуа, Уайт не протестовал, поскольку трофейные орудия и мушкеты должны были охранять спокойствие не только Амахи, но и кораблей и складов с добычей. Но Мартен требовал, чтобы с захваченных судов забирали все инструменты, топоры и пилы, даже гвозди и все для подданных Мудеца. Это создавало трудности с перегрузкой куда более ценных товаров, добавляло хлопот и труда, и не приносило никаких доходов.

И наконец — что больше всего бесило Уайта и наполняло горечью его пуританское сердце — Мартен по-прежнему щадил испанских пленников, отпуская их в море на плотах и шлюпках перед тем, как затопить захваченный корабль. Уайт со своей стороны старался убивать их как можно больше, но все равно хватало тех, что спаслись, чтобы навлечь на голову корсаров погоню и месть военных кораблей вицекороля. Уайт же полагал, что надлежит беспощадно искоренять или топить захваченных “папистов”, чтобы ни один свидетель поражения не мог донести испанским властям, где в данный момент находятся “Ибекс” и” Зефир “. А Ян играл с судьбой, бравировал, зная, что пятьдесят тысяч песо ожидают любого негодяя, кто только отважится. И он играл с судьбой не только собственной, но и с судьбой его, Соломона, и с судьбой всех истинных протестантов, не говоря уже о католиках и атеистах с” Зефира “.

На этот раз терпение Соломона Уайта подверглось новому испытанию: Мартен тянул с выходом в море под предлогом довооружения” Торо “, которому предстояло к ним присоединиться.

Проблема раздела экипажей и пополнения их местными добровольцами вызвала дополнительные трудности. Уайт не соглашался передать часть своих людей под команду Бельмона и принять на их место индейцев или негров; Шульц чувствовал себя обиженным из-за того, что командование” Торо” доверено Бельмону, а не ему. Когда же наконец все это было улажено, Мартен вдруг заявил, что направляется на пару недель в верховья реки, чтобы завязать сотрудничество с вождем Алкогуа.

Только после его возвращения начались последние приготовления к выходу в море. Грузили бочки с водой и живность, чистили пушки, а трое капитанов и Шульц вели непрерывные тактические и навигационные учения.

Зной спал, поскольку стояла вторая половина февраля, самого холодного месяца в этих краях, дожди шли редко, а чистое и пронзительно синее небо сулило устойчивую погоду.

Наконец двадцать восьмого на рассвете “Зефир” поднял якорь и на буксире собственных шлюпок пересек лагуну, а за ним тронулись “Ибекс” и “Торо”, чтобы выбравшись из бухты поставить все паруса и двинуться на юго-восток, в сторону отмели Кампече.

Дон Винсенте Херрера и Гамма, коррехидор провинции Вера Крус, кивком отпустил наконец капитана конвоя, с которым так долго беседовал. Он был разочарован и утомлен, а беседа, или точнее монолог, произнесенный им в наставление слишком самоуверенному офицеру, не оставил приятного ощущения превосходства, которое он обычно испытывал в отношении креолов. Поскольку такое ощущение потрафляло натуре губернатора, и удовлетворяло врожденную жажду власти, сейчас он был разочарован и едва ли не считал себя обманутым.

Вот именно: его обманули! И причем вдвойне!

Этот капитан, какой-то Район или Рубио, наверняка простой mozo или vaquero из сьерры, доставил последний транспорт серебра из рудников Орисабы, подчиненных алькальду тамошнего округа. Обычно с такой оказией алькальд присылал своему могущественному покровителю Херрере два-три слитка, “сэкономленных” в учетных книгах рудника. На этот раз столь приятная посылка не пришла…

Херрера подозревал капитана конвоя и его людей в краже, алькальда — в преступной скупости, чиновников Орисабы — в растрате, и всех вместе взятых — в заговоре против себя и власти.

Был он по натуре подозрителен, и если временами эта подозрительность усыплялась лестью и подношениями, то все равно держала ухо востро.

Кто знает, что за этим кроется? Неужели бунт?

Он даже вздрогнул при этой мысли, какой бы неуместной та ни казалась.

“ — Будь так, никто не сдал бы серебро на склады”, — подумал он уже спокойнее.

Храбростью коррехидор не отличался. Наверно потому и не осмелился арестовать и бросить в крепость этого Рубио-или Района; ограничился измышлениями и угрозами, которые лишь вызвали у того презрительное пожатие плечами.

Видно, не слишком высоко он их всех ставил; служил в войсках вицекороля и знал, конечно, что сам этот факт хранит его, по крайней мере пока, от произвола губернатора. Быть может, знал также, что почти весь гарнизон губернатора два дня назад отправился в карательную экспедицию против мятежного вождя какого-то племени, который спалил окрестные испанские гасиенды в ответ на непрестанные притеснения и угон индейских юношей на хлопковые плантации. У капитана было при себе около сотни солдат, индейцев и метисов, поэтому он чувствовал себя в безопасности в Вера-Крус, где Дон Винсенте временно не располагал большими силами.

— Ну, он меня ещё попомнит, — прошипел губернатор.

Чтоб досадить капитану, он не позволил конвою заночевать в городе. Не собирался иметь под боком этих бандитов вместе с их командиром. Пусть возвращаются туда, откуда прибыли. В конце концов, могут расположиться по дороге, в Тукстле или какой-нибудь рыбацкой деревушке на побережье.

Он потянул за шнур, конец которого свисал у окна над креслом. Где-то в дальних покоях раздалась серебристая трель звонка. И тут же в дверях показался секретарь, согнувшийся в поклоне.

“ — Подслушивал”, — подумал Херрера, подозрительно покосился на него и отвернулся. Этот человек был ему отвратителен своим фальшивым угодничеством и послушностью. Даже его, который привык требовать такого поведения! Но обойтись он без него не мог: Луис знал насквозь все секреты провинциальной жизни, знал обо всех сплетнях, ориентировался в настроениях богатых креолов, владельцев латифундий, доносил ему о самых доверительных беседах, которые вели между собой кабальерос в винных погребах и офицеры в пульхериях. Дон Винсенте настолько же не мог его терпеть, как и нуждался в его услугах.

— Узнай, как зовут капитана, который только что был здесь, — велел он. — Имя, фамилию, полк и так далее.