* * * Еще земли печален вид, А воздух уж весною дышит, И мертвый в поле стебль колышет, И елей ветви шевелит. Еще природа не проснулась, Но сквозь редеющего сна Весну послышала она, И ей невольно улыбнулась… Душа, душа, спала и ты… Но что же вдруг тебя волнует, Твой сон ласкает и целует И золотит твои мечты?.. Блестят и тают глыбы снега, Блестит лазурь, играет кровь… Или весенняя то нега?.. Или то женская любовь?.. <Не позднее апреля 1836> * * * И чувства нет в твоих очах, И правды нет в твоих речах, И нет души в тебе. Мужайся, сердце, до конца: И нет в творении творца! И смысла нет в мольбе! <Не позднее апреля 1836> * * * Люблю глаза твои, мой друг, С игрой их пламенно-чудесной, Когда их приподымешь вдруг И, словно молнией небесной, Окинешь бегло целый круг… Но есть сильней очарованья: Глаза, потупленные ниц В минуты страстного лобзанья, И сквозь опущенных ресниц Угрюмый, тусклый огнь желанья. <Не позднее апреля 1836> * * * Вчера, в мечтах обвороженных, С последним месяца лучом На веждах, томно озаренных, Ты поздним позабылась сном. Утихло вкруг тебя молчанье, И тень нахмурилась темней, И груди ровное дыханье Струилось в воздухе слышней. Но сквозь воздушный завес окон Недолго лился мрак ночной, И твой, взвеваясь, сонный локон Играл с незримою мечтой. Вот тихоструйно, тиховейно, Как ветерком занесено, Дымно-легко, мглисто-лилейно Вдруг что-то порхнуло в окно. Вот невидимкой пробежало По темно брезжущим коврам, Вот, ухватясь за одеяло, Взбираться стало по краям, — Вот, словно змейка извиваясь, Оно на ложе взобралось, Вот, словно лента развеваясь, Меж пологами развилось… Вдруг животрепетным сияньем Коснувшись персей молодых, Румяным, громким восклицаньем Раскрыло шелк ресниц твоих! <Начало 1836> 29-ое января 1837 Из чьей руки свинец смертельный Поэту сердце растерзал? Кто сей божественный фиал Разрушил, как сосуд скудельный? Будь прав или виновен он Пред нашей правдою земною, Навек он высшею рукою В «цареубийцы» заклеймен. Но ты, в безвременную тьму Вдруг поглощенная со света, Мир, мир тебе, о тень поэта, Мир светлый праху твоему!.. Назло людскому суесловью Велик и свят был жребий твой!.. Ты был богов орган живой, Но с кровью в жилах… знойной кровью. И сею кровью благородной Ты жажду чести утолил — И осененный опочил Хоругвью горести народной. Вражду твою пусть Тот рассудит, Кто слышит пролитую кровь… Тебя ж, как первую любовь, России сердце не забудет!.. <Май – июль 1837> 1-ое декабря 1837 Так здесь-то суждено нам было Сказать последнее прости… Прости всему, чем сердце жило, Что, жизнь твою убив, ее испепелило В твоей измученной груди!.. Прости… Чрез много, много лет Ты будешь помнить с содроганьем Сей край, сей брег с его полуденным сияньем, Где вечный блеск и долгий цвет, Где поздних, бледных роз дыханьем Декабрьский воздух разогрет. <Декабрь 1837> Итальянская villa И распростясь с тревогою житейской, И кипарисной рощей заслонясь, — Блаженной тенью, тенью элисейской, Она заснула в добрый час. И вот, уж века два тому иль боле, Волшебною мечтой ограждена, В своей цветущей опочив юдоле, На волю неба предалась она. Но небо здесь к земле так благосклонно!.. И много лет и теплых южных зим Провеяло над нею полусонно, Не тронувши ее крылом своим. По-прежнему в углу фонтан лепечет, Под потолком гуляет ветерок, И ласточка влетает и щебечет… И спит она… и сон ее глубок!.. И мы вошли… все было так спокойно! Так все от века мирно и темно!.. Фонтан журчал… Недвижимо и стройно Соседний кипарис глядел в окно. . Вдруг все смутилось: судорожный трепет По ветвям кипарисным пробежал, — Фонтан замолк – и некий чудный лепет, Как бы сквозь сон, невнятно прошептал. Что это, друг? Иль злая жизнь недаром, Та жизнь, – увы! – что в нас тогда текла, Та злая жизнь, с ее мятежным жаром, Через порог заветный перешла? <Декабрь 1837> |
