— Антонина! Подай баррыну спичку.

— Сичас, сичас, Роман Романович.

Через несколько минут — новое желание.

— А не пора ли пить чай?

Антонина готовит чай. Сын ее рубит дрова, топит печи, носит воду, относит пузырьки с лекарствами и приносит дань.

Существенно расширить кругозор своих учеников Светлицкий не мог, но хлеба, как он считал, зря не ел: больно бил нерадивых линейкой по рукам за ошибки при письме и за кляксы, баловников ставил в угол к печке.

Светлицкий надолго не задержался в Верхних Караковичах. Однажды он заявил:

— Ученье ваше подошло к концу. Некоторые из вас пишут так хорошо, что никто в деревне с ними не сравнится. Теперь вас можно было бы учить иностранным языкам, но я этого делать не могу, так как сам их не знаю.

Только в одном из двадцати шести караковичских дворов, в семье Коненковых, задумывались о недостаточности образования, полученного в деревенской школе.

Несомненно, Сергею надо учиться дальше. Таково было твердое убеждение старшого.

Все чаще дядя Андрей подумывал: каким образом сделать так, чтобы Сергей мог продолжить образование. В доме возникали споры о пользе знаний.

Одни рассуждали, что даже не все богатые отдают детей в учение. На что другие отвечали:

— Богатых не надо учить, денег у них хватит на жизнь и без ученья, а вот беднякам учить детей необходимо, иначе нет надежды выбиться из темноты.

Случай позволил Сергею Коненкову продолжить учебу. Соседние помещики Смирновы, надумав готовить своего сына для поступления в Рославльскую прогимназию, стали подыскивать ему товарища. Им назвали Сергея Коненкова из Верхних Караковичей как подающего надежды ученика.

Смирновы послали за дядей Андреем и предложили ему прислать к ним племянника, чтобы вместе с их сыном он начал готовиться к поступлению в гимназию. Андрей Терентьевич навел справки, во что обойдется учение в городе, оказалось, требуется на это не менее 100 рублей в год, поежился, но не отступил от своего намерения:

— Пусть хоть один из нас будет ученый.

Семинарист Алексей Глебов стал добрым наставником помещичьего сына Саши Смирнова и Сергея Коненкова. Под его руководством мальчики читали Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Некрасова. Учили таблицу умножения, решали задачи, постигали географию и историю. Семинарист держал себя с воспитанниками как старший товарищ, объясняя и растолковывая все неведомое и непонятное не только в часы учебных занятий. Учитель и ученики с упоением рассматривали многолетнюю подписку иллюстрированного журнала «Нива». Это дало возможность познакомиться в репродукциях со многими произведениями русского искусства. «Нива» стала для юного Коненкова окном в мир.

Яркое дарование Сергея бросалось в глаза, и все в помещичьем доме Смирновых — глава семьи Александр Иванович и его жена Екатерина Федосеевна, старшие сыновья Михаил и Николай, дочери Анна и Мария — всячески поощряли его способности к рисованию, прочили ему дорогу художника. В разговорах в домашнем кругу вовсе не случайно, а Сергею в поощрение и назидание вспоминались то Фальконетов памятник царю Петру, то «Явление Христа народу» Александра Иванова, то будто между прочим кто-нибудь говорил, что в Рославле родился Михаил Микешин, автор проектов памятников в Петербурге, Новгороде, Киеве и других городах.

В доме Смирновых музицировали, вечерами пели под гитару романсы Варламова и Гурилева. Аккомпаниатором выступал Алексей Осипович Глебов.

Коненков любил вспоминать это время: «Мария Александровна проникновенно пела «Выхожу один я на дорогу». Услышав впервые ее пение, я тотчас узнал слова, написанные на перегородке нашей деревенской школы. Мне сказали, что автор этого замечательного поэтического создания Михаил Юрьевич Лермонтов. Для меня в этой волнующей душу песне впервые открылась связь поэзии с музыкой».

Как ни приятно было у Смирновых, но с наступлением весны сильно тянуло домой, в деревню. Наконец приготовительные занятия успешно завершились.

Поблагодарив Смирновых, Алексея Осиповича за все доброе, Сергей отправился в Караковичи. Шел полями. Рожь колосилась. В поднебесье звенели невидимые жаворонки. Под порывами ветра упруго клонились, образуя широкие, раздольные волны, озимые хлеба. На душе легко, радостно.

Дорога шла через Пантюхову пасеку, где хозяйничал первый учитель Егор Андреевич.

На пасеке пахло медом, вокруг — мелодичное жужжание. «Похоже на то, как настраивают скрипки и виолончели», — подумал Сергей, однажды слушавший в доме Смирновых струнный квартет. Егор Андреевич в домотканых, серого грубого холста портах и рубахе, босой, стоя среди колод, беседовал с пчелами.

— Батюшки, радость-то какая. Едят тебя мухи с комарами, Сергей! Вовремя пришел — сотового меда дам попробовать. На днях медведь колоду разорил. Чтобы он больше не ходил, я повесил железный обруч, а внутрь пристроил старую косу. Ветерок чуть дунет — коса ударяет о железный обруч. Медведь того звону боится: обходит пчельню стороной.

Навсегда запомнилось Сергею последнее беззаботное лето в родной деревне. Стояла жаркая погода, С утра до вечера ребятня у Десны. Шел лесосплав, и нередко река заполнена была тесно прижавшимися друг к другу бревнами. До чего же это заманчиво: пробежать, прыгая с бревна на бревно, от одного берега до другого! И еще раз, и еще…

Отлетели один за другим яркие летние денечки. Приближалась осень. Смирновы готовились везти Сашу в Рославль. Пригласили Андрея Терентьевича в имение и еще раз настоятельно советовали послать племянника в гимназию. Начались сборы…

В приоткрытые тесовые ворота видно, как на просторном коненковском дворе вершатся сборы, Михаил, старший сын Тимофея Терентьевича, ладный, широкоплечий юноша, ловко запрягает в легкий дорожный возок все еще крепкого Пегарку, который попал к Коненковым годовалым стригунком как приданое матери, Анны Федоровны.

В третий раз с припасами из дома прибегает сестра Настя. Положит мешок или узелок в лубяной плетеный короб телеги и обязательно, жалеючи, погладит молодшенького Сергея по голове или одернет на нем рубаху.

Вышла Татьяна Максимовна, глянула на Сергея любовно, по-матерински и смахнула непрошеную слезу.

Сергей отворил пошире ворота. Старший брат выехал на улицу. Понабежала ребятня. Пришел Илья Зуев, товарищ Сергея по учению в Караковичской деревенской школе, его ровесник. Провожали Сергея артамонята — правнуки Артамона Сергеевича — Лаврен, Федька, Сенька, Ваня, Костя и Дарья. Скромно в сторонке стояли Василий, Иван и Настя Осиповы. Дивно, что не из этой семьи отправляют сегодня в Рославль ученика. Старшой той семьи, Алексей Осипович Осипов, известен в деревне как начетчик. Б их доме — неведомо как сюда занесена — рядом с пухлой Библией Сергей видел редкостную для деревни книгу. На обложке ее было оттиснуто: «Дж. Мильтон. «Потерянный рай».

На крыльцо хозяйской, упругой походкой вышел дядя Андрей. В дорожном тяжелом армяке, шапка в горсти. Губы сжаты, брови шалашиком.

— Михаил, овса в торбу насыпал?

— И овса насыпал, и сена три больших охапки в короб положил и еще овсяной соломы вам для мягкости: дорога долгая.

— Ну, с богом! Тимофей, где ты запропастился? Прощайся с сыном.

Тимофей Терентьевич выступил из толпы домашних — и в самом деле толпа собралась: вместе с ближними родственниками человек тридцать! — подошел к Сергею, поцеловал его в макушку, улыбнулся сквозь слезы, глянул понимающе, дескать, неизвестно, что ждет тебя впереди, да и нам нелегко здесь, и сказал сердечно:

— Учись, сынок… Старайся!

Сергей по-мальчишески легко прыгнул в телегу. Дядя Андрей не стал мешкать, надвинул шапку, обошел повозку — в порядке ли упряжь, взял из рук Михаила вожжи:

— Поехали. Нечего время терять. Дорога большая, осенний день короткий.

Три версты полевой проселочной дороги до Екимовичей, а там — большак, веселей потрусил Пегарка.

Подъезжая к деревне Буды, издалека услышали перезвон молотков и бухающие удары молота по наковальне. У самой околицы — кузня. Кузнецы, чумазые от копоти, крепкие, улыбающиеся, в кожаных фартуках, вышли на свет.