Но не менее важны литературные отношения Даля и Михайлова: именно в Нижнем юный переводчик выступил с рассказами и романами из провинциальной жизни; по свидетельству современника, «Михайлов посвящал Даля в свои литературные планы и советовался с ним…». Еще один «подопечный»…

Это Александр Дмитриевич Улыбышев, музыкальный писатель, автор книг о Моцарте и Бетховене, литератор-публицист. В молодости Александр Дмитриевич был в обществе «Зеленая лампа», служил в Коллегии иностранных дел, ему, кажется, предлагали отправиться в Тегеран, на место убитого «вазир-мухтара» Грибоедова, но он предпочел отставку и тихий Нижний Новгород. Есть что-то общее в личности Улыбышева и Даля: Александр Дмитриевич — тоже «чудак», нижегородцы посмеивались над неизменностью его привычек, над прогулками, столь точными, что по ним проверяли часы, над обязательными посещениями театра, над любовью к народным сказкам, которые ежедневно рассказывала ему няня. У себя в доме Улыбышев создал единственный нижегородский музыкальный кружок (здесь в Далево время вызревал как пианист и дирижер юный Балакирев) — трудно представить себе, что Даль, с детства любивший музыку, не посещал улыбышевские вечера; к тому же и дочери Даля были хорошими пианистками. Улыбышев писал и драмы; материалом для пьесы «Раскольники» снабдил его Даль.

Это Иван Иванович Пущин, декабрист, «друг бесценный» Пушкина. Еще в ссылке читал он статью-письмо Даля о кончине поэта: летом 1858 года, уже по возвращении из Сибири, он приехал в Нижний — нетрудно догадаться, с какой поспешностью бросился он к Далю: «В Нижнем Новгороде я посетил Даля (он провел с Пушкиным последнюю ночь). У него я видел Пушкина простреленный сюртук». В письмах Пущина из Нижнего не раз сообщается о беседах с Далем, которые, судя даже по скупым упоминаниям, касались тем весьма злободневных; не удивительно — конец пятидесятых годов, пора ожидаемых общественных перемен. «Я жестоко ораторствую по крестьянскому делу (и по другим отраслям)», — пишет Пущин из Нижнего.

Пущин называет имя еще одного общего их с Далем собеседника — поэта Петра Шумахера, известного в Нижнем своими веселыми поэтическими описаниями городских происшествий. Весельчак Шумахер доставил, между прочим, в Нижний Новгород четвертый номер («лист») герценовского «Колокола»; здесь же Пущин читал и письмо Герцена к Александру Второму по поводу книги Корфа о 14 декабря 1825 года.

Город, похоже, был порядком снабжен изданиями Вольной печати; трудно предположить, что любознательный Даль о Герцене и деятельности его «не слыхал и не ведал». Интересно письмо сына Даля — Льва, отправленное в шестидесятых годах из Флоренции к неизвестному приятелю[87]; Флоренция была в ту пору пропитана духом Герцена — там жили его дети, друзья, сам Герцен туда наезжал, его нетерпеливо ждали и встречали горячо. Даль-младший выказывает в письме хорошую осведомленность о деятельности Герцена и отзывается о ней неодобрительно; у нас нет оснований «подозревать» Даля-старшего в более сочувственном отношении к Герцену. Но в заграничных герценовских изданиях появилось много статей и заметок, которые должны бы занимать не только Пущина, но и Даля, — поэтому можно без труда допустить, что о Герцене они говорили.

Даль почувствовал в Пущине близкого человека и был откровенен с ним (высказал ему некоторые воззрения, которые даже менее осмотрительный Пущин не пожелал доверить почте); Пущин почувствовал не простое гостеприимство, но близость, родившуюся в душе Даля, когда Даль предложил «приютить» его, да вот сам не сумел ответить Далю полной мерой: «Я не иначе у кого-нибудь останавливаюсь, как если уже настоящим образом близок».

Нетрудно продолжить беглый и далеко не полный перечень встреч Даля. Это Константин Аксаков; отец Аксаков, Сергей Тимофеевич, письмом благодарит Даля за радушие, с которым тот принимал сына его, а сам Константин Сергеевич просит: «Сделайте одолжение, записывайте на бумагу все, что Вы рассказали мне о крестьянах и тому подобное. Это выйдут превосходные рассказы»[88] (почти дословно повторяет давнюю просьбу Гоголя — заставлять Даля «рассказывать о быте крестьян в разных губерниях России»). Это Добролюбов, который, оказавшись в родном Нижнем, несколько раз побеседовал с Далем (об этих беседах речь впереди). Это Щепкин Михаил Семенович, актер, — они с Далем и прежде были знакомы; в 1857 году Щепкин приезжал на гастроли в Нижний Новгород, чтобы обнять старинного и дорогого друга, возвращенного из ссылки кобзаря Тараса Шевченко.

«20 сентября 1857 года… В 11 часов утра «Кн. Пожарский» положил якорь против Нижнего Новгорода. Тучки разошлися, и солнышко приветливо осветило город и его прекрасные окрестности. Я вышел на берег…» — записал в дневнике Шевченко.

Солнышко недолго светило приветливо: Шевченко полагал, что едет, свободный наконец, в Москву, в Петербург, но власти решили иначе: «заготовили» для ненавистного кобзаря обратное «путешествие, пожалуй по этапам, в Оренбург за получением указа об отставке». С большим трудом удалось поэту избежать этого «путешествия» — он остался в Нижнем ждать решения своей участи: думал провести несколько веселых дней в приветливом городе и прекрасных его окрестностях, а застрял почти на шесть месяцев, — он двинулся дальше лишь 10 марта следующего, 1858 года.

В Нижнем Новгороде Шевченко встречался с Далем, и встречи эти, описанные самим Шевченко, освещаются подчас с противоположных точек зрения. Шевченковеды объясняют или коротко сообщают, почему поэт-революционер не мог сойтись с Далем, а биографы Даля спешат иногда зачислить Шевченко в число его друзей, вдобавок «особенно близких»[89].

Шевченко и Даль познакомились еще в Петербурге, были у них общие друзья (Жуковский, например, или украинский писатель Гребенка), но, кроме короткого «с Далем я здесь не виделся, хотя с ним прежде и был знаком» на «нижегородских страницах» дневника Шевченко, никаких сведений о прежних «близких» их отношениях не сохранилось.

Поэт приехал в Нижний 20 сентября. Первое упоминание о Дале — о том, что они еще не виделись, — 11 ноября. В тот же день Шевченко получил письмо от «святой заступницы» своей Анастасии Ивановны Толстой, так много постаравшейся ради освобождения поэта, письмо, с которым он должен зайти к Далю; назавтра Шевченко отвечает Толстой, что «не нашел» Владимира Ивановича дома, в дневнике же записывает: «почему-то, не знаю, прошел мимо его квартиры» — видно, не очень тянуло зайти.

Далю известен был адрес поэта, который вот уже два месяца, как явился в Нижний, однако и Даль тоже на свидание не торопился.

Только 17 ноября Шевченко делает «визитацию»: «Он принял меня радушно, расспрашивал о своих оренбургских знакомых, которых я не видел с 1850 года, и в заключение просил заходить к нему запросто, как к старому приятелю». (Подобное приглашение получали очень многие гости Далева дома.) «Не премину воспользоваться таким милым предложением», — добавляет в дневнике Шевченко. Однако «преминул» лишь через десять дней — «Волей-неволей сегодня я должен был обедать у Даля…». Еще через десять дней, 5 декабря, Даль сам навестил поэта и узнал от него о скором приезде Щепкина.

Наконец 16 декабря Шевченко заносит в дневник: «Ввечеру отправился я к В. И. Далю… После поздорованья… одна из дочерей его села за фортепьяно и принялась угощать меня малороссийскими песнями. Я, разумеется, был в восторге… от ее наивной вежливости». Поэт попросил девушку сыграть Шопена («моего любимца»), она исполнила увертюру из «Гугенотов» Мейербера («лучше, нежели я ожидал»). «Скромная артистка удалилась во внутренние апартаменты, а мы с В. И. между разговором коснулись как-то нечаянно псалмов Давида и вообще библии. Заметив, что я неравнодушен к библейской поэзии, В. И. спросил у меня, читал ли я Апокалипсис. Я сказал, что читал, но, увы, ничего не понял; он принялся объяснять смысл и поэзию этой боговдохновенной галиматьи. И в заключение предложил мне прочитать собственный перевод Откровения с толкованием и по прочтении просил сказать свое мнение. Последнее мне больно не по душе… Без этого условия можно бы, и не прочитав, поблагодарить его за одолжение, а теперь необходимо читать».