Кончилось тем, что она приказала Элизабет сидеть дома и никуда не отлучаться и, прихватив с собой дочерей, поехала за советом и утешением к пастору Платтену.

А через час после их шумного отъезда прибежал Джон. Он был весь в грязи, рукав куртки оторван, кровавая царапина вспухла поперек щеки. Элизабет бросилась к нему:

— Джон, что случилось? Ты подрался?

— Да нет… — мальчик всхлипнул. — Нас разогнали! Утром вот такая толпа — человек сто!.. С кольями, с топорами…

Элизабет почувствовала, что ноги у нее подкосились, в глазах потемнело.

— Какая толпа, откуда?

— Из Уолтона… Их привел Джон Тейлор, фригольдер, знаешь?

Элизабет знала этого Тейлора. Крупный скотовладелец с грубым красным лицом мясника, он еще с отцом ее вел какую-то тяжбу.

— И что они с вами сделали?

Мальчик безнадежно махнул рукой, всхлипнул отчаянно, по-детски и уткнулся лицом ей в плечо.

— Мы бобы… окучивали… — слышала она сквозь рыдания. — А они… дом подожгли… Палатки тоже… Повозки наши размолотили в щепки… И посевы… вытоптали…

— А Джерард? — вырвалось у нее.

Джон перестал плакать и отодвинулся. Брови его сошлись, как у взрослого.

— Их связали, избили и потащили в Уолтон. Там, говорят, в церкви заперли. — Он шмыгнул носом. — Той самой, где твой Платтен настоятелем…

Опасения генерала Фэрфакса оправдались. Месяца не прошло, как левеллерские полки подняли открытый мятеж. Не удовлетворенные тем, что страной правят офицеры, что новую конституцию после казни короля так никто и не собирается устанавливать, что революционные полки стараются под разными предлогами удалить из столицы, что, наконец, жалованье Армии не уплачено за много месяцев, они потребовали коренных реформ.

Еще в марте они бросили генералам горькие упреки в измене. Бесстрашный Лилберн назвал республиканское правление «новыми цепями Англии». Вы уверяли, писал он властям, что божий народ есть источник всякой справедливой власти, а сами привели его в положение, близкое к рабству. Мы опасаемся, как бы Государственный совет не превратил свою власть в постоянную и не упразднил навсегда самый парламент. Они раздают друг другу доходные земли, в то время как многие семьи, разорившие себя ради Республики, близки к голоду…

Лилберн с товарищами был брошен в Тауэр. Левеллеров стали увольнять из Армии, арестовывать, ссылать. Запретили подавать петиции. И в конце апреля расквартированный в Лондоне полк Уолли решается на открытое восстание: солдаты выгоняют офицеров, захватывают полковые знамена, требуют реформ, и только ценой больших усилий и казни одного из зачинщиков — Роберта Локиера — Кромвелю с Фэрфаксом удается их утихомирить. Но похороны Локиера оборачиваются новым протестом Армии против властей Английской республики.

Лилберн пишет в Тауэре еще один проект «Народного соглашения». В Солсбери, в Бристоле, в Оксфордшире бунтуют разделенные, выдворенные из столицы полки; их командиры спасаются бегством. И Кромвелю с Фэрфаксом ничего не остается делать, как собрав верные отряды «железнобоких», идти на подавление левеллерского мятежа.

После такого перехода можно было бы поспать и подольше, но генерал Томас Фэрфакс, главнокомандующий, проснулся ни свет ни заря, разбуженный топотом копыт во дворе. Мрачные думы одолевают генерала. Не хотелось ему участвовать в этой карательной экспедиции. Конечно, мятежей допускать нельзя, время суровое: принц Уэльский провозглашен королем Карлом II в Эдинбурге; роялисты в Ирландии готовят высадку; европейские правительства откровенно враждебны. Может, Кромвель и прав, настаивая на сражении с непокорными полками. Но стоит ли бросать Армию против своих же… Нет, он, генерал Фэрфакс, будет решительно настаивать на переговорах.

— Милорд, вас просят спуститься… Вы не спите? — слуга приоткрыл дверь и просунул в щель голову.

— В чем дело?

— Лейтенант-генерал Кромвель просил. Военный совет… Экстренное дело…

— Да что случилось, Гарри?

Дверь открылась пошире, и Гарри зашептал:

— На рассвете прискакали офицеры из Солсбери, восемьдесят человек. С ними полковник Скруп. Бежали от своих солдат, те бунтуют… Срочно надо собраться.

Опять он узнает обо всем последним. Фэрфакс поморщился и с помощью Гарри стал одеваться. С самого начала экспедиции и он, и все вокруг понимали, что главный человек в этом деле — Кромвель. Он говорил речь перед солдатами в Гайд-парке, он намечал маршрут и стратегию подавления, он решал все, а Фэрфаксу оставалась видимость власти и ответственность.

Внизу, в небольшой чистой комнате уже сидели Кромвель и полковники. Хозяин гостиницы суетился, накрывая на стол. Полковник Скруп, сутулый человек с помятым, испуганным лицом, сидел против Кромвеля, зажав коленями кулаки, глаза беспокойно бегали.

— Я им сказал, что это мятеж… Что они поплатятся… — говорил он глухо и виновато. — Я попытался развести отряды подальше один от другого… Я угрожал им военным судом…

Кромвель приветствовал вошедшего Фэрфакса важным кивком и жестом пригласил сесть. Скруп продолжал с отчаянием:

— Я делал все, чтобы это прекратить… Я послал проповедников в каждый отряд и велел говорить им, что остальные покорились.

— Но ведь они наверняка сносились между собой, — сказал Кромвель. — Солдат нелегко обмануть, полковник. Вам следовало проявить побольше такта. И поменьше угрожать.

— Потом я приказал отогнать их коней мили за две…

— Их собственных коней? Ну, знаете, полковник…

Фэрфакс покосился на Кромвеля и увидел, как наливается темной кровью его лицо. «Быть буре», — подумал он невесело. Офицеры молчали, глядя в пол или в стену. Белым печальным пятном на фоне темной ниши камина выделялось лицо полковника Годфилда. Глаза опущены, на щеках — ни кровинки.

— Я боялся, что они пойдут на север, на соединение с мятежниками Оксфордшира… — тускло тянул Скруп.

— Вы боялись! — Кромвель хлопнул ладонью по столу. — В том-то и дело, что вы боялись! Своих солдат, полковник Скруп, бояться никогда не следует. И вот результат: вы не успокоили, не примирили их, не подавили бунт в зародыше, как должны были сделать, а бросили мятежный полк на произвол судьбы и позорно бежали. И потому им удалось соединиться с полком Айртона. Стыдно, полковник!..

Он сердито подвинул к себе тарелку и стал быстро резать и отправлять в рот яичницу, изредка гневно поглядывая на совсем поникшего Скрупа. Остальные тоже принялись за еду. Фэрфаксу завтракать не хотелось.

— Они знают, что мы выступили против них? — спросил он Скрупа.

— Да, — встрепенулся тот, — знают. Я совсем забыл: они составили бумагу к вам, сэр. Вы сегодня ее получите. Но мне удалось достать копию… — Он зашарил по карманам, вынул листок. Руки его дрожали.

Фэрфакс не спеша, с достоинством взял бумагу. Все-таки он был главнокомандующим, и к нему, а не к Кромвелю, обращалась декларация. «Мы горячо просим, — прочел он, — терпеливо выслушать нас и взять под свою защиту. Мы заявляем, что не намерены вмешиваться в чьи бы то ни было права собственности и пытаться уравнять состояния».

Не переставая жевать, Кромвель заглянул в листок.

— Ха, — сказал он, — они просят защиты! Отлично, но пусть сначала подчинятся своему полковнику, тогда мы возьмем их под защиту. — Он взглянул на Скрупа. — Отправляйтесь к ним, к своим солдатам. И так им и скажите: если вы желаете, чтобы Кромвель и Фэрфакс вас выслушали, прежде всего не бунтуйте против меня. И не бойтесь их! Солдаты любят твердую руку.

Смуглое лицо Фэрфакса слегка побледнело.

— Но вы уже послали для переговоров майора Уайта, — проговорил он. — Уайт должен обещать им прощение, если они прекратят…

— Уайт — другое дело, — быстро ответил Кромвель, лицо его стало жестким и официальным. Он перестал жевать и отодвинул тарелку. — Уайт, сам бывший левеллер, был арестован, потом раскаялся, прощен… Он с ними будет говорить по-другому. А вам надо написать… — Он хлопнул в ладоши. — Дайте бумаги!