— Это у меня такая специальность: я мою памятники, — объяснил он, заметив удивлённый взгляд Валентина. — И поверьте, моя работа делает меня счастливым. — Он окунул щётку в ведро с мыльной водой и стал тереть ею правое ухо господина Бобржинского. — По вечерам возвращаешься домой очень усталым. Но чувство, что за день ты успел хоть кое-что сделать, ни с чем не сравнимо… Это вы, надеюсь, понимаете?

— Понимаю, — сказал Валентин и чуть слышно добавил: — И я вчера успел кое-что сделать, но ни с чем не сравнимого чувства у меня не возникло.

— Послушай, а куда мы, собственно говоря, идем? — спросила Лоттхен.

— Мы идём в пансион на Гороховой улице. Оставить там профессора навсегда было бы просто непорядочно, Лоттхен.

А кроме того, мне хотелось бы убедиться, что бабушка и внучки благополучно долетели до дома.

— А куда мы потом пойдём, я и сама не знаю. — Лоттхен улыбнулась, — Мне кажется, что, когда я гляжу вдаль, я вижу, как блестят озарённые солнцем почки на персиковых деревьях… И знаешь, что я ещё вижу? Зелёные ряды, полыхающие, как пламя. Как ты думаешь, что это?

— Это, наверное, махровые листья салата, который растёт у нас в парнике. — Валентин вынул из кармана своей куртки травинку, повертел её в пальцах, а потом сунул назад. На лицо его легла тень. — Нам, пожалуй, пора на Гороховую улицу, — сказал он. — Пошли!

И пошёл так быстро, что Лоттхен с трудом за ним поспевала.

— Ты жалеешь, что выдумал меня, Валентин?

Он покачал головой.

— Нет, об этом я не жалею. Ты мне нравишься, — сказал он. — Ты делаешь иногда удивительные открытия. Например, что воздух пахнет бабочками.

В конце аллеи сидела женщина и вязала. Когда Валентин и Лоттхен остановились возле неё, она оторвала глаза от работы и объяснила:

— Я вяжу покрывало для дивана. Вяжу, вяжу, а работы непочатый край! Я подсчитала, что мне ещё придётся набрать крючком не меньше девятисот тысяч петель!

У Валентина рука потянулась к карману, его так и подмывало вытащить травинку.

К счастью, он вовремя вспомнил о господине Торелли и юных художниках Венцеле и Фердинанде.

— Представьте себе, — подумав немного, обратился он к женщине, — что мимо вас случайно прошёл волшебник, произнёс какое-то таинственное заклинание, и — бац! — покрывало готово! Вы обрадовались бы такому сюрпризу?

— Что вы, что вы! — замахала руками женщина. — Что же я тогда буду делать? Такое волшебство было бы для меня настоящим несчастьем. Я не смогу осуществить свой замысел! Я выдумываю особый узор, подбираю гамму красных, зелёных и фиолетовых тонов. Я хочу всё это сделать сама, не торопясь, с наслаждением. Было бы просто свинством со стороны волшебника лишить меня этой радости.

— Я пошутил, — сказал Валентин. — Я, собственно, подошёл, чтобы спросить у вас, как пройти на Гороховую улицу.

— Вы хорошо спали, господин профессор?

Фрау Эзенбек улыбалась господину Ответману, выглянув из кухни.

— Отлично, и притом впервые в жизни, — ответил профессор. И сказал сущую правду — ведь его выдумали всего день назад.

В руках у фрау Эзенбек была большая миска с салатом и деревянная ложка.

— Как вам понравился восход солнца? — спросила фрау Эзенбек, не обращая никакого внимания на то, что уксус с ложки капает на пол.

— Во время восхода солнца я ещё крепко спал, укрывшись периной.

— О, тогда вы многое потеряли, господин профессор, честное слово! Я, к сожалению, не поэт, а то бы я вам описала, как великолепен был сегодня восход! Это зрелище привело меня в такое восхищение и волнение, что я надела туфли не на ту ногу. И так со мной бывает каждый день. Вы можете это понять?

— Нет, — ответил господин Ответман.

Фрау Эзенбек, продолжая размахивать ложкой, вдруг воскликнула:

— Я вас совсем заговорила! Как нехорошо с моей стороны. Ведь вы ещё не завтракали! Может, вы уже успели позавтракать?

— Я ещё никогда в жизни не завтракал.

— Невероятно! — Фрау Эзенбек не могла удержаться от смеха. — В таком случае прошу вас, господин профессор, вот у нас столовая. Там уже кое-кто завтракает. Только будьте любезны, идите тихонько, на цыпочках. Сегодня там можно разговаривать только шёпотом. Нельзя громко смеяться, стучать тарелками, скрипеть стульями, чавкать. И знаете, почему?

— Потому что вы не хотите, чтобы разбудили фрейлейн Матильду, — ответил профессор. — Она заснула, сидя на стуле — до того она измучилась.

— Как вы догадались? — Фрау Эзенбек с удивлением поглядела на господина Ответмана. — Неужели у вас в голове есть ответ на любой вопрос?

— На любой! А то вы бы и посейчас сидели со своими внучками на чердаке и распевали бы песни.

— Как удобно иметь такого постояльца! — воскликнула фрау Эзенбек.

— Ой! — донеслось из кухни.

— Ай-ай-ай!

— У-у-у!

— Что случилось? — испуганно спросила фрау Эзенбек.

— Во-первых, ваш муж защемил палец ящиком стола. Во-вторых, Людмила уронила тёмные очки в кастрюлю со шпинатом. В-третьих, Варвара ползает по полу в поисках фрикадельки, которая выпала из миски и закатилась под буфет.

— Как удобно иметь такого постояльца! — повторила фрау Эзенбек. — Сразу знаешь, что происходит в доме.

Смысл же того, что сообщил профессор, дошёл до фрау Эзенбек лишь минуту спустя.

— В самом деле, — заволновалась она, — муж прищемил палец? Очки в шпинате? А фрикаделька под буфетом?

И фрау Эзенбек умчалась на кухню.

А профессор Ответман, стараясь не скрипеть, отворил дверь в столовую. Так же тихо переступил он через порог и, аккуратно ставя ноги, на цыпочках двинулся к ближайшему свободному стулу. Но одна половица всё же скрипнула у него под ногой, все обернулись и посмотрели на него с упрёком.

Наконец профессор добрался до стола, очень осторожно и медленно опустился на стул и так же осторожно развернул салфетку.

В столовой стояла полная тишина. Профессор не решался даже почесать себе шею.

И вдруг с улицы донёсся какой-то дикий рёв. Все постояльцы пансиона Эзенбек вздрогнули от неожиданности и выронили из рук ножи и вилки. Окна во всём городе задребезжали.

Господин Эзенбек со всех ног кинулся в столовую, за ним бежала жена.

— Господи, что это?

— Это сирены Валентина, — невозмутимо ответил профессор. — Модель оказалась с дефектом. Когда они нагреваются на солнце, то начинают вот так реветь.

Все повскакали с мест, фрейлейн Матильда из Рингельсбрука тоже.

— Мой бедный Валентин, где же ты? — воскликнула она ещё в полусне.

Профессор Ответман не стал затруднять себя ответом, потому что в этот момент Валентин вместе с Лоттхен вошёл в столовую.

— Вот я, Матильда, — сказал он. — А эти ужасные сирены с дефектом я сейчас же уберу.

Он вытащил из кармана травинку и свистнул.

Сразу же наступила тишина.

Фрау Эзенбек перебрасывала с ладони на ладонь дымящийся мясной шарик. Тот самый, который она только что достала из-под буфета с помощью кочерги.

— Как забавно! — воскликнула она. — Ведь это тот самый малый с травинкой!

— Да, да, это герой из нашего фильма ужасов! — пропищали Людмила и Варвара.

Господин Эзенбек поднял вверх свой посиневший указательный палец и сказал, покачивая головой:

— Просто диву даюсь! Мои три девочки всегда знают то, о чём я и понятия не имею!

Постояльцы пансиона Эзенбек очень обрадовались, что не надо больше молчать. Те, кто сдерживали кашель, смогли наконец откашляться; те, кому хотелось смеяться, смеялись; а те, кому хотелось доесть шпинат, энергично застучали ложками о дно тарелки.

— А мне можно немножко покачаться на скрипучей качалке? — спросила маленькая девочка. — Ведь фрейлейн уже проснулась?

Господин в углу зашуршал газетой, другой забарабанил пальцами по столу.

Одним словом, столовая ожила. И если кому-то хотелось что-то сказать, можно было говорить громким голосом.