На огромных, лишенных дорог пространствах наши танки не могли добиться таких результатов, как в Польше, Голландии и Франции. Взаимодействие всех родов войск, авиации, артиллерии, танков и пехоты не было столь же эффективным, тем более, что наши цели и средства были хорошо известны противнику. Кроме того, как и во времена Наполеона, нашим частям на флангах и в тылу постоянно не давали покоя импровизированными атаками партизанские группы, а огромная территория делала их неуловимыми.

Нам было известно, что русские получали от американцев огромное количество оборудования, и за Уралом работали недоступные для нас огромные промышленные комбинаты. В то время, когда мы заняли «русский Рур», находящийся между Днепром и Доном, 2-я и 3-я горные дивизии и 9-й пехотный полк дивизии войск СС «Мертвая голова» под командованием храброго генерала Детла не смогли реализовать так называемую операцию «Серебряный лис» на севере. Мурманская железная дорога — транспортная артерия, имеющая жизненное значение для обеспечения Красной Армии, по-прежнему служила Советам. После упорных боев в тундре 3-я финская армия встретилась со значительно превосходящими силами противника и остановилась в 20 километрах от станции Салла Луки. Дальше на севере Детл достиг позиции, находящейся в 50 километрах от Мурманска, но 21 сентября 1941 года он также был вынужден отдать приказ об отступлении. Корабли первых девятнадцати конвоев союзников, выгруженных в Мурманске, доставили 520 000 грузовиков и других транспортных средств, 4048 танков и 3052 самолетов!

Обо всем этом мы не знали, однако я уже чувствовал, что мы ведем не революционную, а обычную войну на уничтожение.

Не обязательно было знать грустную подоплеку Сталинградской катастрофы, результат которой не скрывали от немецкого народа, чтобы понять, что противник многому научился и уже умел столько же, а может и больше, чем мы.

Лично я был убежден: чтобы склонить чашу весов на нашу сторону, необходимо, как в 1939–1940 годы, использовать другие методы — смелые и неожиданные. Требовалось по-новому продумать концепцию войны, найти, сконструировать и применить новое оружие.

Я понимал, что у меня слишком буйное воображение, ведь я был всего лишь неизвестным оберштурмфюрером. Если бы я выложил мои «подрывные» идеи какому-нибудь генералу с красными лампасами на брюках, они вызвали бы у него улыбку.

После повторного обострения болезни и возвращения в Берлин я начал предпринимать активные попытки сменить гарнизонную жизнь. Я написал штурмбаннфюреру Румору и штандартенфюреру Гансену с просьбой заступиться за меня перед «папой» Гауссером, а также нанес несколько визитов. Мое дело находилось в Главном управлении командования войсками СС, то есть в нашем штабе, начальником которого был обергруппенфюрер Ганс Ютгнер. Этот бывший офицер рейхсвера, умерший в 1973 году, был выдающимся человеком.[129] Как военный и офицер (единственные качества, которые имели значение), он считался значительно лучше Гиммлера. Так как я чувствовал себя уже лучше, то честно сказал ему, что желаю служить в боевом подразделении, в котором смог бы проявить больше инициативы, чем в берлинских казармах.

Во время моего второго визита я понял, что Юттнер потрудился изучить мой послужной список, — он знал не только о моей деятельности во время подготовки операции «Морской лев», но также о Ельне, Бородино и начале отступления из-под Москвы. Еще он обратил внимание на мои рапорты с предложением установить широкие гусеницы на наши грузовики.

В пекле Ельни в какой-то момент нам показалось, что наш офицер на огневой позиции, хауптштурмфюрер Шойффеле, руководящий за линией фронта огнем батареи из 24-х орудий, сошел с ума или был ранен, так как стрельба прекратилась. С трудом я добрался до его позиции, вокруг которой валялись пустые водочные бутылки. Он был пьян. Измученный командованием 24 орудиями, в течение трех часов стрелявшим по огромным массам русских, идущих на бойню через горы трупов, оставшихся с предыдущих атак, хауптштурмфюрер начал пить. Я заменил его, но, должен признаться, чтобы выдержать такое напряжение, после третьей атаки русских мне также пришлось выпить. Это был кошмар.

По моему мнению, штаб войск СС больше всего заинтересовало то, что я мог одновременно водить и ремонтировать не только немецкие и американские танки, но и мощные русские Т-34, в которых передачу иногда приходилось переключать с помощью молотка. Я мог также пилотировать самолеты и скоростные катера, умел плавать, достаточно хорошо стрелял из длинноствольного и короткоствольного оружия, был способен руководить артиллерийским огнем, командовал разведкой, строил мосты, писал внятные рапорты и так далее.

Мне стало понятно, что «папа» Гауссер, штандартенфюрер Гансен, а также штурмбаннфюрер Румор оказали мне сильную поддержку.

Разговор был искренним. Первоначально я осторожно высказал несколько необычных идей о более смелом способе ведения войны, который был нам не по силам. Генерал согласился со мной. Мне показалось, что он, как говорят, «держал за пазухой» эту идею, и я не ошибся. Юттнер вызвал меня через несколько дней и сказал, что «должен подобрать офицера, имеющего большой фронтовой опыт и знающего технику», способного организовать и командовать специальным подразделением.

Я навострил уши, когда он в нескольких точных предложениях объяснил мне задачи, стоящие перед определенным батальоном, расквартированным в находящемся недалеко от Берлина Фридентале, и школой «Морской двор» вблизи Гааги.

В конце Юттнер сказал: «Речь идет о новой концепции войны и, я не скрываю этого, об очень ответственной должности. После нашей предыдущей беседы я убедился, что вы являетесь именно тем офицером, который нам необходим. Конечно же, вы должны обдумать наше предложение и имеете право отказаться».

Я ответил, что уже подумал и согласен.

Таким образом, меня произвели в хауптштурмфюреры и назначили командиром специального батальона «Фриденталь», а также школы «Морской двор».

Я встал, чтобы поблагодарить генерала и попросить разрешения уйти. Он улыбнулся: «Вы сразу же согласились. Это замечательно. Превосходно. Однако мне кажется, что вы должны увидеть Фриденталь и «Морской двор». Возможно, возникнут какие-либо непредвиденные трудности. После возвращения вы сообщите мне о своих впечатлениях, и тогда ваше согласие будет считаться окончательным».

Было ясно, что Юттнер прекрасно осведомлен о «непредвиденных трудностях», которые мне предстояло преодолеть, и оставил для меня открытую лазейку на случай, если бы я решил отступить. Это был генерал в равной степени столь же предусмотрительный, сколь и любезный.

Находящийся в двадцати километрах севернее Берлина Фриденталь был старым местом охоты Гогенцоллернов. В огромном парке вокруг двух павильонов, в которых раньше собирались гости императора, в 1943 году были построены панельные бараки. Первоначально в них размещались на казарменном положении пехотная рота, половина другой роты и часть автомобильной роты. Этим соединением, названным специальным подразделением «Фриденталь», командовал голландский офицер войск СС; штаб как таковой отсутствовал. Архивная служба, строевая часть и связь практически не существовали. Из 300 человек, которых я нашел во Фридентале, 85 процентов составляли немцы, а 15 процентов — голландцы, фламандцы, а также румынские и венгерские «фольксдойче». Все они были добровольцами и, подчеркиваю это, подобно мне, принадлежали к войскам СС.