Толпа прервала избиение и уступила дорогу солдатам. В памяти людей еще свежо было последнее восстание, когда тысячи людей погибли, задавленные и растоптанные во время всеобщей паники. Клавдий Лисий подошел, взял Павла под арест и приказал заковать его в двойные цепи. Затем он спросил, кто такой Павел и что здесь делает.

Одни стали кричать одно, другие другое, и узнать что-нибудь было невозможно. Клавдий приказал своим людям отвести Павла в крепость. Когда конвой двинулся к главной лестнице, толпа, лишившаяся своей жертвы, закричала и зашумела: "Смерть ему! смерть ему!"; угрожающим кольцом люди теснились вокруг барьера из щитов и копий. У основания лестницы толпа так сдавила солдат, что Павла буквально вынесли на плечах вверх по ступеням. Тысяченачальник сперва решил, что Павел — это тот самый египтянин, который незадолго перед тем поднял трагически окончившееся восстание: во время мятежа тысячи людей, носившие тайные знаки, терроризировали и убивали своих политических противников. Позже восставшие собрались в укрепленный лагерь на Масляной горе, в ожидании чудесного падения стен Иерусалима и гибели римлян. Восстание было подавлено силой оружия, сотни человек были распяты на крестах вдоль дорог, сотни сосланы на галеры, но предводитель ухитрился сбежать. Теперь, по мнению Клавдия Лисия, он вернулся, и иудеи обрушили свой гнев на соблазнителя, погубившего их соплеменников.

На верхних ступенях лестницы, в краткий момент передышки, когда толпа уже осталась внизу, а до дверей темницы было еще несколько шагов Павел обратился к тысяченачальнику по-гречески: "Я Иудей, Тарсянин, гражданин небезызвестного Киликийского города…"

Лисий был явно удивлен. Избитый преступник оказался образованным и вежливым человеком: находясь на волоске от смерти, он говорил на языке Эврипида. Когда Павел попросил: "Позволь мне говорить к народу", римлянин дал разрешение.

Павел обратился к толпе и поднял окровавленную руку. И римлянин опять удивился. По какой-то непонятной причине толпа стихла и стала слушать этого человека.

Павел обратился к толпе на арамейском языке. Римский военачальник плохо понимал местное наречие и не успевал следить за смыслом речи. Он понимал, однако, что Павел не собирается призывать к восстанию, и потому не вмешивался. Он дивился тому, что этот избитый, пожилой человек имеет еще силы красноречиво убеждать тех, кто только что жаждал его крови — но ему недоступно было все обаяние слов Павла, его тактичное понимание чувств слушателей, которых он решил сначала успокоить, а потом победить. Кровь текла по лицу Павла, когда он произносил эту самую героическую, пусть не самую удачную речь в своей жизни.

"Мужи братия и отцы", — обратился к своим мучителям Павел, — "выслушайте теперь мое оправдание пред вами". Эта испытанная временем формула вызвала уважение; кроме того, арамейский язык был родным языком слушателей. Они совсем притихли.

"Я Иудеянин", — воскликнул Павел, — "родившийся в Тарсе Киликийском, воспитанный в сем городе при ногах Гамалиила, тщательно наставленный в отеческом законе, ревнитель по Боге, как и все вы ныне; я даже до смерти гнал последователей сего учения, связывая и предавая в темницу и мужчин и женщин, как засвидетельствует о мне первосвященник и все старейшины, от которых и письма взяв к братиям, живущим в Дамаске, я шел…" И Павел поведал историю своего обращения. И его выслушали. Наконец он проповедовал большой массе иудеев! Возможность возникла на какое-то мгновение, и он воспользовался ею. Боль была забыта, когда он описывал случившееся на дороге в Дамаск и повторял слова, преобразившие всю его жизнь: "Я Иисус Назорей, Которого ты гонишь". Павел рассказал о своей слепоте, об Анании, "муже благочестивом по закону, одобряемом всеми живущими в Дамаске", о крещении своем. Теперь он достиг самого трудного для объяснения места. Прежде всего надо было объяснить, почему он пошел к язычникам: Павел говорил о видении в Иерусалимском Храме, вспоминал о том, как он спорил с Господом, запретившим ему проповедь в Иерусалиме; "Я сказал: Господи! Тебе известно, что я верующих в Тебя заключал в темницы и бил в синагогах, и, когда проливалась кровь Стефана, свидетеля Твоего, я там стоял, одобрял убиение его и стерег одежды побивающих его". "И Он сказал мне: иди; Я пошлю тебя далеко к язычникам…"

Слова эти зажгли толпу, как спичка стог сена. Тишина взорвалась ненавистью. Павла прервали выкрики: "Истреби от земли такого! Ему не должно жить!" Толпа бросилась вверх по лестнице. Другие, позади, рвали одежды и бросали их, метали куски грязи. Увидев, что возмущение возобновилось, тысяченачальник приказал ввести Павла в крепость.

Удивленный, не знающий, что ему докладывать начальству, старый солдат потерял свое уважение к Павлу, увидев, что тот снова разгневал толпу. Он отдал краткий приказ центуриону и удалился.

После яркого дневного света в крепости Павлу показалось, что наступила ночь. Его провели на нижний этаж, куда уже не доносились крики толпы. Его втолкнули в узкий коридор, с низко нависающими сводами, освещенный коптящими факелами. В конце коридора была камера пыток.

С Павла сняли цепи, раздели его догола. Ноги его привязали к специальной длинной доске, а кисти рук прикрепили к ремням, свисающим с потолочного блока. Потом ремни подтянули, и тело Павла повисло в воздухе, вытынутое и слегка наклоненное вперед. Положение это было невыносимо само по себе, и удар, нанесенный по натянутым нервам и мышцам, причинял гораздо большую боль, чем обычное избиение. Павла не заставляли перегнуться через перекладину, как при бичевании — целью палачей было не наказание, а извлечение информации. Один из палачей должен был стоять, почти приложив ухо к губам истязаемого, чтобы не пропустить признаний, невольно вырывающихся между криками боли.

Павел знал, что с ним собираются делать. Его будут пытать ужасной плетью, которую римляне называли "флагеллюм" — многохвостой, тяжелой, с вплетенными в нее зазубренными кусками цинка, железа и костей. Ее применяли, чтобы заставить разговориться рабов, людей низкого происхождения и приговоренных к распятию — Иисусу пришлось испытать ее вес и острые зубцы, сами по себе способные убить человека. Выживший после этой пытки навсегда терял чувствительность кожи и мышц, способность свободно двигаться; часто люди сходили с ума.

Когда центурион, отвечающий за пытку, выступил вперед, чтобы проверить, все ли в порядке, Павел сказал: "Разве вам позволено бичевать римского гражданина, да и без суда?"

Центурион отреагировал мгновенно. Он выбежал, чтобы быстрее найти своего начальника. Павел остался висеть на ремнях, но уродливый раб, державший плеть наготове,

отложил ее в сторону. Писец, записывающий показания истязуемых отступил в тень, а начальник гарнизона прибежал в камеру с быстротой, завидной даже при общей тревоге.

Взглянув на невысокого иудея, всего покрытого шрамами и другими следами многочисленных наказаний, Лисий усомнился.

— "Скажи мне, ты римский гражданин?"

— "Да".

Лисий вспомнил, чего ему стоило подкупить чиновников и приобрести гражданство. — "Я за большие деньги приобрел это гражданство", — сказал он. — "А я и родился в нем", — отвечал Павел.

Лисий был страшно встревожен, и его можно понять. Значит, у этого иудея есть влиятельные родственники, которые могут положить конец его, Лисия, карьере, если станет известно, что он приказал связать римского гражданина без суда. Нужно было немедленно исправить ошибку. Уродливый раб и песец моментально исчезли, — все, кто принял участие в этом аресте, могли пострадать. Павлу дали одеться и вывели на свет дневной из темной, полной паразитов камеры. Его оставили ждать наверху, прикованного лишь легкой цепью.

Лисий все еще не знал, как объяснить начальству все происшедшее. Поэтому на следующий день он воспользовался своим правом военного губернатора (проконсула армии) в Иерусалиме и приказал созвать экстренное совещание Синедриона, чтобы расследовать обвинения против Павла. Он приказал освободить Павла от цепей и лично проводил его в суд, чтобы показать лишний раз иудеям, как много значит римское гражданство. Затем римлянин вышел из Зала Сверкающих Камней, но остался стоять у входа, чтобы дождаться результатов расследования. Павел стоял на том же месте, где предстал перед судьями Стефан. Даже несколько судей были все те же. Представителем суда был Анания бен Недевей, первосвященник с 47 года, один из самых корыстных людей, когда-либо занимавших этот пост. Павел не знал его в лицо, а перенесенное избиение не позволяло ему видеть его достаточно ясно. Однако он не потерял способности поражать людей своим взглядом. Устремив гневный взор на первосвященника, Павел сразу же захватил инициативу и первый стал говорить.