Мадлен Хепберн открыла глаза.

Она лежала в кровати – точнее, на кровати – в той же бело-голубой спальне, которая была ей предназначена.

Находясь все еще в сонном состоянии, Мадлен осознала этот факт прежде всего. Так как тяжелые занавеси закрывали два высоких окна, в комнате было темно, но сквозь щели в занавесях проглядывали полоски яркого дневного света.

Охваченная ужасом, Мадлен быстро села на постели.

Понимая, что она почти полностью одета, но пока что с трудом осмысливая все остальное, Мадлен соскользнула с кровати и подбежала к левому окну. Синие с золотой каймой занавесы лязгнули на кольцах, когда она раздвинула их. Повернув ручку, Мадлен распахнула обе створки, впустив в комнату свежий и чистый после дождя утренний воздух.

Прошло уже несколько часов после восхода солнца. Нежно-розовая окраска неба сменялась голубовато-белой, свидетельствующей о наступлении дневной жары, но капли воды еще не высохли на промокшей траве и деревьях. В доме не было слышно пи звука. Казалось, что большая часть мира еще пребывает в объятиях сна.

Ощущая себя грязной и растрепанной, Мадлен окинула себя взглядом. На ней были крепкие дорожные башмаки и белое платье из узорчатого муслина с высокой талией и буфами на плечах. Она надела его, так как Алан сказал, что…

Внезапно Мадлен вспомнила все.

Алан!

Прошлая ночь…

Офицер па дороге перед домом, освещающий фонарем лицо Алана. Алан, настолько покрытый грязью, что немногие, кроме нее самой, могли бы узнать его, скачущего в темноту и дождь и преследуемого мушкетными пулями…

Мадлен быстро оглядела спальню, чья роскошь при дневном свете казалась кричащей и безвкусной. В алькове под одеялом неподвижно лежала Ида де Септ-Эльм.

Неужели наркотик убил ее, вместо того чтобы усыпить?

Мадлен подбежала к алькову. Она не имела опыта в медицине, но Ида вроде бы дышала легко, пульс был спокойный, хотя несколько замедленный и слабый. Но когда эта женщина проснется…

Мадлен подождала, пока успокоится ее собственный пульс, прислушиваясь к тиканью маленьких мраморных часов, но даже не думая взглянуть на них. Поиски ключа, открывающего дверь в коридор, производили на нее такое же впечатление, как взгляд на нож хирурга, когда она лежала связанная, ожидая небольшой операции.

Она была заперта! Где же два медных ключа, оставленные ей на хранение?

Дверь открылась. Миссис Люси Хоупвелл, окинув коридор заговорщическим взглядом, скользнула в комнату, неся поднос с кувшином, из которого шел пар, чашкой горячего шоколада, рулетами в форме полумесяца и блюдцем с джемом. Поспешно поставив поднос на столик около двери, она вытащила ключ из замочной скважины, заперла дверь изнутри и приложила палец к губам.

– Ш-ш! – сказала миссис Хоупвелл. – Съешьте это, дорогая, и, пожалуйста, не спорьте. Я намерена очень скоро вытащить вас отсюда, покуда не поднялась тревога. Хотя, если мне придется помогать вам должным образом…

– Помогать мне? – воскликнула Мадлен. – Но это невозможно! Я имею в виду…

Кипучая энергия миссис Хоупвелл и яркий блеск ее черных глаз придавали ей сходство с ребенком в рождественское утро. Этому впечатлению противоречили полные чувственные губы и другие признаки зрелости в ее миниатюрной фигурке, облаченной в желтое атласное платье, которое было скроено наподобие платья Мадлен, исключая более высокую талию и более низкое декольте. Черные волосы были причесаны по парижской моде последнего месяца – с завивкой не сверху, а по бокам и с одним локоном, свешивающимся на лоб.

Слегка озабоченное выражение глаз не делало ее менее обаятельной.

– Дорогая моя! – воскликнула миссис Хоупвелл, потирая руки от удовольствия. – Я редко так наслаждалась за всю свою жизнь! Правда, настроение моего бедного супруга оставляет желать лучшего. Но, откровенно говоря, мадам, вам незачем обращать внимание на мистера Хоупвелла. Дело в том, – в ее голосе послышалось сожаление, – что мистер Хоупвелл не питает любви к интриге, что не слишком хорошо для дипломата.

– Но по-моему, он говорил…

– Да, дорогая, знаю! Мистер Хоупвелл много говорит о нейтралитете и сохранении какого-то там статуса, но в действительности он очень не любит Англию. Конечно, существуют веские причины, по которым большинство американцев терпеть не могут Англию, и понадобится, наверное, сто лет и столько же войн, чтобы изменить это положение. С другой стороны, мой муж очень любит вас, так же как я – говорю вам совершенно откровенно – по уши влюблена в вашего мужа! – Заметив выражение лица Мадлен, миссис Хоупвелл была глубоко и искренно огорчена. Она бросилась вперед и схватила Мадлен за руки. – О господи, какая же я дура! Мне следовало в первую очередь сообщить вам, что мистер Хепберн в безопасности!

Несколько секунд Мадлен была не в силах произнести ни слова.

– Вы уверены? – заговорила она наконец. – Откуда вы знаете?

– Ради бога, тише!

– Простите. Но я сама не своя! Я вам ужасно признательна, но…

– Конечно, вы волнуетесь! Господи, мне так много нужно вам рассказать, что я просто не знаю, с чего начать. Если бы вы знали, – мечтательно произнесла миссис Хоупвелл, – какую свииыо он подложил Бопи прошлой ночью! Что за человек! – воскликнула она топом, не вполне подобающим супруге дипломата.

– Да, я очень люблю его…

– Очень любите? И это все? Да на такого мужчину молиться надо!

– Видите ли, – ответила Мадлен, запинаясь от чувства невыразимого облегчения, – хотя в прошлом июне исполнилось три года с тех пор, как мы поженились с Аланом, но я только теперь начинаю понимать, что он за человек. Да и сам Алан этого не понимает. Он искренне считает себя трусом.

– Знаю, – усмехнулась миссис Хоупвелл. – У нас в Америке много таких трусов. Именно они спасли нас своими штыками под командованием генерала Вашингтона, в то время как от Континентального конгресса не было никакого толку.

Казалось, что Люси Хоупвелл вот-вот расплачется без всякой видимой причины.

– Мой муж был одним из этих трусов, – сказала она. – Он прошел через самое худшее, начиная с семьдесят седьмого года, когда он был еще мальчиком в Вэлли-Фордж [59]. Мне нравится напоминать ему об этом, когда он становится чересчур напыщенным. – Миссис Хоупвелл снова схватила Мадлен за руки. – Вы не должны считать меня болтливой дурой – я говорю обо всем этом только для того, чтобы развеселить вас.

– Где Алан? – воскликнула Мадлен. – Он в трактире «Спящая кошка», не так ли?

– Совершенно верно! Откуда вы знаете?

– И он жив, – продолжала Мадлен. – Я бы почувствовала, если бы… если бы случилось что-то страшное. Но он ранен, верно? Серьезно?

– Нет, хотя он потерял много крови из раны в правой руке…

– Сабельной раны? Так я и знала! Он встретился с человеком по имени…

– Нет-нет, – успокоила ее миссис Хоупвелл. – Вам незачем тревожить себя фантазиями. Это просто царапина от пули, абсолютно неопасная…

Мадлен закрыла глаза, пытаясь успокоиться.

– Боюсь, – промолвила она, – что вам придется рассказать мне обо всем, потому что я ничего не могу вспомнить. – Ужас охватил ее вновь. – Я не падала в обморок? Больше всего на свете, – горячо добавила она, – я ненавижу женщин в обмороке!

– Между нами говоря, я тоже, – призналась миссис Хоупвелл. – Но приходится делать то, что ожидают от нас мужчины, иначе мир прекратит свое существование! Скажите, дорогая, вы в последнее время, наверное, очень мало спали и пережили много неприятностей?

– Ну… вообще-то да.

– Ха, так я и думала! Прошлой ночью, когда вы вышли, чтобы опознать нас… Кстати, дорогая, почему эту задачу поручили именно вам?

Под действием оживленного взгляда и веселого голоса миссис Хоупвелл к Мадлен начала возвращаться свойственная ей душевная бодрость.

– Видите ли, – объяснила она, – когда постучал часовой, я не могла позволить открыть дверь кому-нибудь другому. Он хотел разбудить слугу по имени Виктор – единственного из живущих в доме, кто говорил по-английски. Поэтому я призналась, что тоже говорю по-английски, надеясь как-нибудь выкрутиться. Но вы как будто сами все знаете…